Шехерезада - Энтони О'Нил

— В подворье Багийин, государь, — сообщил ибн-Шаак, — есть фонарщик, надежный, проверенный информатор, в ночь похищения прятавшийся от жестокой бури на улице Браслета и заметивший четырех мужчин в темных одеждах, которые поспешно шли мимо, неся свернутый в рулон ковер. В тот момент подобное поведение показалось ему подозрительным, и он, спрятавшись в нише, сумел их тайком разглядеть. Одного, государь, хорошо в лицо видел, и в полном соответствии с нашими подозрениями… мужчина оказался индусом.

Шахрияр, закрыв глаза, горько вздохнул, как будто его предали.

— Фонарщик говорит, — продолжал ибн-Шаак, — что видел этих самых или похожих людей мелькавшими вокруг подворья несколько месяцев тому назад. Они, видимо, производили разведку — возможно, разрабатывали планы бегства. По его словам, двое точно индусы, а вожак с болезненно напряженным лицом похож на перса. Все были одеты в индийское платье.

— Мы еще взяли девушку-певицу, — добавил Гарун. — Ту самую, что служила прикрытием.

— Правильно, — подтвердил ибн-Шаак, радуясь нескрываемой гордости в тоне халифа — Проститутку по имени Мириам, служившую в одной из развратных христианских таверн в Шаммазии. — Название квартала он произнес с презрением, хотя было известно, что его люди собирают там крупные взятки. — Шлюха призналась в получении двадцати динаров за то, чтоб пройтись в голом виде по улицам возле бани Ибн-Фируз. Деньги ей заплатил осторожный молодой мужчина с персидским акцентом. Она приняла это за какую-то глупую шутку. Известно, что фитьяны любят такие проказы.

— А истопник из бани? — поинтересовался Гарун.

— У истопника жена, которая его ненавидит, и ребенок, похожий на другого мужчину. Случайно или по расчету преступники очень удачно выбрали сообщника. Насколько нам известно, он скрывал свое участие в преступлении, собираясь тратить деньги на собственные нужды. Часто бывал на псарнях бойцовых собак. Теперь гниет в могиле.

— Пусть Аллах воздаст ему по справедливости, — пробормотал Гарун.

— Никто из прочих служителей бань не сумел рассказать нам ничего полезного. Сейчас допрашиваем членов семьи истопника, продолжаем обыскивать кварталы вокруг бань, постоялые дворы во всем городе… Похитители должны были где-то остановиться. Особое внимание уделяем районам, где, как известно, селятся индусы. И еще, — продолжал ибн-Шаак, глядя прямо в глаза Шахрияру, — считаем необходимым испросить согласия государя расспросить членов свиты, охраны, солдат, сопровождавших вас сюда, в Багдад.

— Ох… конечно, — выдавил царь Шахрияр с нервно бегавшим взглядом, и, лихорадочно соображая, что может открыться в ходе таких расспросов, вдруг принял решение. — Хотя… это, по-моему, бесполезно, — поспешно продолжил он, задыхаясь. — Потому что… я только что, слушая вас, догадался, кто именно совершил преступление!

Гарун с ибн-Шааком никогда в жизни так не удивлялись.

— Неужели, государь? — переспросил ибн-Шаак.

— Да, — подтвердил Шахрияр. — Да…

Теперь, когда команду успешно свернули с пути, у царя была единственная забота — чтобы никто никогда не заподозрил его в причастности к похищению, чего при тщательном компетентном расследовании нелегко было избежать. И сейчас, в момент всплеска его сообразительности, совпавшего с новым пробуждением либидо, Шахрияр увидел возможность заранее опровергнуть любые намеки и одновременно назвать похитителей. Впрочем, прежде он счел необходимым ярче изобразить ужас и потрясение от собственного открытия, поэтому задохнулся и впечатляюще передернулся.

— Да… — прошипел он с остекленевшими глазами, — …почему же я раньше не понял?

— Кто, государь? Кто же это такие?

Шахрияр изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Кажется… наверняка… те самые телохранители, которых я нанял в личную охрану жены…

— Телохранители?

— Двое индусов и двое персов, как и сказал ваш фонарщик.

— Царь хорошо их знает?

— Люди с черным сердцем, — покачал головой Шахрияр, — и с черной душой. Профессиональные убийцы из астрифанского преступного мира.

Собеседники озадаченно на него посмотрели.

— Я должен был хорошенько подумать! — вскричал он, укоризненно покачав головой в собственный адрес. — Должен был предвидеть! Проклинаю себя! Только, знаете, моей жене давно угрожали… обещали лишить ее жизни… поэтому я решил взять в охрану сильных, безжалостных…

— Царь уверен, что это они? — уточнил Гарун.

— Единственно логичное заключение.

— И эти охранники прибыли с вами из Астрифана? А теперь исчезли?

— Да, причем я только вчера обратил внимание на их отсутствие. Проклинаю себя за глупость!

Гарун с ибн-Шааком переглянулись, и последний спросил:

— По словам государя, царице угрожали? Чем именно, если можно спросить?

Шахрияра как бы смутили щекотливые детали.

— Моя жена… — нерешительно начал он и вздохнул, — склонна к скоропалительным заявлениям. Я пытался предупредить ее… а она капризничала и сердилась… — Царь всхлипнул, ткнул в глаз пальцем, выдавил на щеку еще каплю. — Не питала никакого почтения к кастам… религиозные убеждения у нее прихотливые… при всей своей любви к ней не могу отрицать, что она кокетничает с мужчинами, дразнит их, соблазняет, — тут он бросил взгляд на сверкнувшего глазами Гаруна, — потом меня винит в дурных намерениях, когда я стараюсь ее образумить. Я советовал быть осторожнее… не возбуждать ненароком похоть, злобу, прочие страсти… а теперь…

— По мнению царя, она чем-нибудь оскорбила охранников?

— Или кого-то из вышестоящих. В конце концов, наемникам легко отдавать приказания. Если я их когда-нибудь встречу. — Охваченный притворным гневом, он как будто не смог описать, что сделает с ними.

— Значит, царь разрешает захватить их в укрытии военной силой? — спросил Гарун. — Если отыскать удастся.

— Только если моя возлюбленная жена уже… ушла. — Шахрияр демонстративно сморщился при этой мысли. — Тогда… только тогда… убейте предателей. Нет, не просто убейте. Обезглавьте, прежде чем они успеют открыть поганые пасти с мольбой о пощаде.

— Значит, царь способен представить исчерпывающее описание преступников? — спросил Гарун. — Я успел внимательно просмотреть ночные отчеты барида. Может быть, кто-то соответствует словесным портретам.

— Конечно, — с готовностью вскинулся Шахрияр. — Все что угодно… любое содействие, — и отправился описывать ибн-Шааку с писцами кое-какие нарочито расплывчатые детали, зная, что для его собственной безопасности необходимо хранить дело в тайне.

Когда царь возвратился во дворец Сулеймана, солнце уже прорезалось сквозь клубившиеся днем облака, ярко засверкало на башнях, облицованных глазурованными плитками из Кашана[61], удлинило тени, накрывшие царя в темном ущелье обмана. Атмосферные явления — розовый свет, воздух, теплый как кровь, последствия бури — соответствовали его неимоверному и восторженному душевному облегчению. Даже боли в спине отпустили на время. Безусловно, в аль-Хульде он вел себя убедительно. Мучительница исчезла, у единственных спасателей, отправленных на поиски, нет шансов ее отыскать. В лучшем случае протянут в пустыне несколько дней, потом наступит обезвоживание организма, для чего он сделал все возможное — помочился на преподнесенные им сушеные финики, снабдил сильнодействующим слабительным под видом средства для улучшения пищеварения. С дерьмом из них полностью вылетит не только съеденная в предыдущие дни пища, но и воспоминания обо всем съеденном за два прошлых года. Считай, уже покойники. Вместе с Хамидом и его когортой, если тех отыщут. И с самой Шехерезадой, если Хамид держит слово. Ноздри Шахрияра раздулись от перспективы всеобщей смерти, а член отвердел в предвкушении любовных игр.