Кроха - Эдвард Кэри

Куртиус и вдова замерли, обомлев от услышанного. Сквозь стекла очков они оба теперь казались меньше ростом. Раздалось тихое журчание, издаваемое вроде бы моим наставником.

– Вы ошибаетесь, – наконец произнес он. – Я – Филипп Вильгельм Матиас Куртиус. Или доктор Куртиус. Вчера еще просто Филипп. Никогда не «милый», что правда, то правда, и не «дорогой». Просто Куртиус – что вполне приемлемо. И ничего более.

– Капитан Куртиус, – настаивали они. – Никто другой не годится на эту должность.

– Его место здесь! – заявила вдова. – Среди восковых людей!

– Но он и впрямь этого достоин, – не унимались коммерсанты. – И дабы защитить достославное население города, прежде всего надо защитить наш район.

– Нет, – возразила вдова. – Нет, это неправильно.

– Капитан Куртиус, – продолжали они стоять на своем. – Это великая честь – быть выбранным капитаном гражданской милиции.

– Не нужна ему эта честь, – проворчала вдова, обращаясь к обоим господам, – и ваша трусость не нужна!

– Но его имя уже записано в ратуше.

– Простите меня, Куртиус, за слова, которые я сейчас произнесу, – тихо проговорила она, глядя на моего наставника, и затем повернулась к посетителям. – Поглядите на него: разве он на такое способен? Да он не сможет. Он понятия не имеет о таких вещах.

– Приступайте к выполнению своего долга, капитан Куртиус.

– Капитан Куртиус? – переспросил мой наставник.

– Капитан Куртиус, вас ожидают в ратуше!

– Нет! – вскрикнула вдова. – Он никуда не пойдет!

– В таком случае есть вероятность, – заявил доктор Грэм, – что он будет арестован.

– Есть также вероятность, – подхватил долговязый Николе, – что ваш дом будет разграблен. И мы не сможем остановить мародеров.

Мой хозяин стоял молча.

– Кто-то должен пойти вместо него, – рассудила вдова. – Я пойду!

– Нет! – решительно замахали руками оба. – Нет и еще раз нет! Платье. Юбка. Ни под каким видом!

И тут заговорил мой хозяин.

– Капитан Куртиус! – объявил он. Это было заявление. Все вопросы отпали.

– Филипп, остановитесь!

– Благодарим вас! – обрадовались коммерсанты. – Мы салютуем вам!

А хозяин буквально отсалютовал им. Ни в одной армии мира не могли бы признать такое жалкое подобие воинского приветствия: короткий взмах ладони перед лицом, словно Куртиус муху отгонял.

Даже потерпев поражение, вдова знала, что делать.

– Жак, ты пойдешь с ним. И не упускай его из виду.

– Не упущу! – рявкнул Жак.

– И смотри, чтобы никто его не тронул.

– Не тронет!

– Вдова Пико, – обратился к ней мой наставник, – я – капитан. И что вы скажете капитану? У меня будет форма? Я бы не возражал. Я пойду к людям. Меня все знают. И они скажут: вот идет доктор капитан Куртиус.

Он снял мушку с подбородка и приладил ее к своей треуголке, точно это была кокарда.

– Сегодня, – объявил мой наставник, обращаясь к вдове, – я буду называть вас Шарлотта.

– Прошу вас, Филипп, не ходите туда.

– Шарлотта, Шарлотта, я ухожу. – И он вскинул руки, словно журавль расправил крылья. – Задвиньте засовы на дверях, никого не впускайте. Так-то вот. Прощайте, Шарлотта.

– Сударь! – воскликнула я.

– Филипп!

Вдова зарыдала.

Я не знала, увижу ли его снова.

И они пустились в путь – Куртиус взял с собой Жака, своего верного сторожевого пса, который, прихрамывая, трусил впереди. Они направились к ратуше по бульвару дю Тампль, к старым воротам Сент-Антуан, давно снесенным, через которые мы с моим хозяином когда-то въехали в Париж. Дойдя до конца бульвара, они должны были свернуть направо на рю Сент-Антуан и к крепости[9]. Все это происходило четырнадцатого июля.

Богомерзкое дитя

Шум в городе достиг апогея в шестом часу пополудни. Пушечные выстрелы звучали и раньше, но теперь канонада и рев толпы слились воедино. Не в силах сосредоточиться на работе, я ушла в заднюю часть здания, поднялась по лестнице старого Обезьянника, прошла мимо манекена Анри Пико. Я уже какое-то время не видела Эдмона и хотела его проведать. На чердаке Эдмона не оказалось, и его вообще нигде не было. Я выглянула из окна в надежде увидеть источник шума, но моему взору предстало лишь пустое русло бульвара дю Тампль. Затем я услыхала нарастающий рык многоголосой толпы. Толпа приближалась. Оставшись на своем чердачном посту, я могла первой все увидеть.

И тут я заметила во дворе Эдмона. Он находился у ворот Обезьянника, ходил там взад-вперед, размахивая руками. Рот его был разинут – он что, кричал? Но рев голосов уже стал оглушающим, и я не смогла ничего расслышать. Тогда я закричала – громко, как только могла:

– Эдмон, Эдмон, вернись!

Но вряд ли он мог меня услышать. Он подошел вплотную к ограде, прислонился к ней лбом и принялся биться головой о прутья. Вдруг он ткнулся сильнее – и его голова проскочила сквозь прутья да там и осталась. Туловище Эдмона находилось по эту сторону ограды, на стороне Большого Обезьянника, а голова – снаружи. Между тем толпа приближалась.

– Всунь голову обратно, Эдмон, всунь голову!

Но он стоял, сгорбившись, прижавшись плечами к прутьям ограды, а его застрявшая голова была обращена лицом к бульвару. Я помчалась вниз по лестнице, выскочила через черный ход во двор. Здесь все происходящее предстало в ином свете. Толпа на бульваре росла, как надвигающая буря, становясь плотнее и грознее. Все постройки сотрясались от сотен криков, эхом отражаемых от стен. Но я видела только Эдмона с зажатой между прутьев головой и приближающуюся толпу.

– Ты застрял, Эдмон? Ты застрял?

– Лимонно-уксусные пастилки, – проговорил он.

– Эдмон, я сейчас попробую тебя вытянуть.

Не получилось.

– Эдмон, ты же не сможешь высвободиться!

– Картофельные пироги из Савойи.

Толпа уже была близко, она текла бескрайней массой, точно оживший исполинский орган или ревущий многозевый зверь, гигантская крыса, топающая на сотнях лап. Кто-то в толпе плясал, кто-то размахивал обломками старых клеток, все пребывали в сильнейшем возбуждении, и мне хотелось только одного: чтобы толпа исчезла. Когда я подошла к воротам, люди уже стояли вплотную к ним, так что они даже уловили мое дыхание. Что это еще за существо там?