Человечность - Михаил Павлович Маношкин

ничего не знаешь, ко мне в гости идешь, я сам все им объясню.

Ямполь приближался катастрофически быстро, а справа, за полем, заманчиво темнела полоска леса. Там-то они уж как-нибудь скрылись бы… Ямполь отталкивал их, а кромка леса притягивала. Не попытаться ли? Они потом пожалеют, что не сделали этого. Была не была…

Они свернули с дороги, по колени увязли в снегу. Пять, десять, сто метров… До леса чертовски далеко, не успеть. От села уже скакали конные. Просвистела пуля, еще одна.

Они вернулись на дорогу. Теперь их вели под конвоем. На городской окраине им повстречалась легкая упряжка. В санках сидели двое немцев. Воротники шинелей подняты, шарфы завязаны наподобие платка, за спиной, стволом вверх, пулемет. Солдаты мельком взглянули на арестованных и так же неторопливо поехали дальше вдоль окраины. Патрули…

15

ЛЮДИ, ВОЙНА, МОРЕ и СНЕГ

Косте Настину не удалось увидеть Лиду: маршевики собирались быстро, у него не было времени добежать до санитарной роты.

Эшелон направлялся в Москву — значит, на Центральный или Северо-Западный фронт.

В Москве простояли несколько часов. Маршевикам раздали махорку, гранаты, пулеметчики дополучили ленты и патроны.

Покончив с делами, Костя сел у приоткрытой двери. Падал снег, улица притихла, будто задремала под пушистым зимним покрывалом. Костю охватила грусть, жалящая, неотвязная.

Из этого состояния его вывел женский голос — неужели Лида?!

Да, это была она. В петлицах ее новой шинели алели по четыре треугольничка, и вся она была новая, подобранная, свежая.

— Здравствуйте, мальчики! Сколько вас тут? Получите индивидуальные перевязочные пакеты!

— Есть получить пакеты! — отозвался младший лейтенант Якушкин, обрадованный ее появлением.

— Сестричка, с нами, что ли, едешь? — поинтересовался Кравчук.

— Куда вы без меня годны!

С Костей Лида вела себя, как со всеми, — непринужденно и просто, а он держался с ней совсем скромно, ничем не выдавая своих чувств. Она была нужна здесь не одному ему, а всем.

Из Москвы эшелон двинулся к Ельцу. Костя и Лида отправились навстречу своей судьбе.

Паша Карасев стоял в очередном наряде. Сменившись, он сел за письмо — самое время написать.

Заканчивался сложный, но в общем удачный для Паши сорок второй год: позади десятилетка, он поступил в институт, ну а что пришлось прервать учебу и пойти в армию — не его вина. Армия — это временно: отслужит и вернется на студенческую скамью.

Скоро курсанты сдадут экзамены и покинут радиошколу. Куда он попадет, трудно сказать. Могут послать в артиллерийскую часть, в войсковой штаб, а могут и в тыл, к партизанам. Несколько курсантов уже подали рапорт с просьбой направить их на выполнение особого задания. Но он, пожалуй, не станет торопить события, время само покажет, как быть. К тому же ему намекнули, что оставят его в Москве. Хорошо бы — это сделало бы его положение устойчивым…

«Скоро разъедемся по действующим частям, — писал Паша Мише Петрову. — Сам понимаешь: надо — война».

Зауральский городок, куда приехал младший лейтенант Пятериков, оказался совсем не тихим местечком: здесь располагалась одна из крупнейших авиашкол. В небе постоянно ревели самолеты, аэродромные службы представляли собой большое и сложное хозяйство, среди обслуживающего персонала было немало женщин в военной форме.

Начальник интендантской службы разглядывал Пятерикова скептически.

— Курсы, значит, кончил. Ну что ж. Чистенькую работу я предложить тебе не могу, дам, какая есть. Не справишься — отчислю на фронт. Понял? Жить будешь в городе, на частной квартире, здесь негде. Ну так вот для начала наведи мне порядок в свинарнике. Не нравится?

— О такой работе мечтал, товарищ майор!

— Не зубоскаль. Завтра же поезжай на станцию и разберись, почему не доставили корма, бумаги получишь в канцелярии. А сегодня знакомься с людьми. Все.

«Интендант, — недовольно хмурился майор. — Взгляд настырный, масленый. Черт знает что…»

А в это время сержант Лагин вел поредевшую роту на исходную позицию. Правильно рассчитать каждый шаг пути было сейчас самое важное. Здесь, в Сталинграде, неистовство войны достигло предела: пехотные батальоны таяли, как свечи, люди глохли от грохота, и каждый метр земли был полит человеческой кровью.

Стрелковой роте было приказано захватить угловой дом на перекрестке улиц. Обыкновенный четырехэтажный дом старой кладки — выщербленные пулями и осколками стены, пустые глазницы окон, четыре подъезда.

В роте не оставалось ни одного среднего командира, а пока добирались до исходной, трое красноармейцев были убиты и семеро ранены. Попробуй узнай в этом громе, где твоя мина, где нет. Из дома осатанело бил станкач, и всюду перед ним лежали трупы.

Подбежал командир полка капитан Босых, за ним в проломе стены мелькнули его адъютант и командир сорокапятимиллиметровой противотанковой батареи. Они дышали так же тяжело, как красноармейцы, только что проделавшие тот же путь.

— Ты мне, комбат, этих стрекачей убери к чертовой матери! — ругнулся Босых. — Понял?

Лейтенант осторожно оглядывал угловой дом. Как подтащить сюда да еще белым днем противотанковые пушки, одному Богу ведомо.

— Готов, Лагин?

— Готов, товарищ капитан.

Над тысячекилометровыми пространствами бушевала война, выла метель. Люди воевали с людьми, а снег с войной. Война множила трупы, воронки и пепелища, а снег засыпал их, набрасывал на землю девственно-белое покрывало; война развязывала стихию огня — снег плотной пеленой обволакивал его.

Вторую неделю над студеным морем свирепствовала пурга. Казалось, холод, ветер и снег сделали невозможным все живое — разве в этой беснующейся свинцовой воде, в этих жутких россыпях метели могло что-нибудь жить? Под ногами — черная водяная бездна, над головой — бездна снега и полярного холода, а по сторонам и то, и другое.

Валя Пилкин, отсеченный от всего мира ограниченным пространством подводной лодки, потерял представление о дне и ночи. Но разве кто-нибудь мог ориентироваться в движении этих слепых масс воды, воздуха и снега! Валя чувствовал себя безвозвратно затерянным в чудовищных морских дебрях, где нет ни дня, ни ночи, нет опоры под ногами и никакого намека на солнце.

Прерывая его мысли, раздалась команда:

— Боевая тревога!

Значит, есть люди, которые находят дорогу в морских безднах! Где-то, еще невидимая, но уже ощутимая чуткими приборами, скрытая за броневыми листами, ощетинившаяся пушечными жерлами и глубинными бомбами, таилась чужая, угрожающая Вале Пилкину жизнь.

Подводная лодка приближалась к рубежу атаки. В морских пучинах было еще тихо, сверху, соперничая с воем пурги, бесновались свинцовые волны.

А в студенческой аудитории было тепло и уютно. Первокурсник Грошов выступал с докладом на политзанятиях. Он рассказывал о положении на фронтах, о героизме защитников Сталинграда, о действиях партизан в немецком тылу, тщательно следя за тем, чтобы каждая