Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков

Вчера сестра Галя прислала письмо. В годину смерти отца она с мужем Валерой попросила жителей их родного отчего дома включить ночью свет во всех квартирах хотя бы на час в знак памяти… Наступила тьма, но в доме загорелись окна лишь в двух квартирах. Тьма проникла в души людей… Маша перечитала письмо и подумала, что в ее когда-то родном доме, видимо, не осталось ни одной русской семьи, а если и остались, то побоялись назваться русскими, побоялись заявить о себе. И как теперь зажечь добрым ярким светом окна этого дома, она не ведала. Может, спокойная, работящая жизнь в деревне даст ответ на тяжелый, не риторический вопрос.

Ключи Маша не взяла… Но дед Хасан положил их на стол, накрыл пустой чашкой, поднялся и пошел к выходу. Его ждала дальняя дорога.

Маша долго махала ему вслед…

На слове «кулак» она запнулась и так разволновалась, что села на стул, на котором лежала коробка из-под конфет. В комнате, заполненной утренним солнечным светом, наступила подозрительная тишина. На добродушном лице хозяйки вдруг болезненно обострились старческие морщины. Она вспомнила историю раскулачивания ее семьи. Мне показалось, что в эти горькие минуты позади нее на стене, увешанной старыми иконами, на меня строго посмотрели лики Святых.

С улицы стали доноситься певучие голоса ласточек, весело обосновавшихся под обветшалой кровлей.

– Вчера мне приснился сон, – подала робкий голос моя собеседница Мария Ивановна Исаева. – Стоит моя сестра посреди деревни. Кругом ни одной живой души, безлюдье. Оглядывает ширь изумрудных лугов, а по ним навстречу ей бежит, рассыпавшись, табун коней. Я боюсь, что ее затопчут, кричу ей: «Уходи!», а она, наоборот, идет им навстречу.

– У вашей семьи было много лошадей? – спросил я, пытаясь вернуть разговор в нужное русло.

– Две лошади, за них и пострадали…

– Моего деда тоже раскулачили из-за лошади. Отец говорил, что таким образом его хотели загнать в колхоз. А он не испугался экспроприации, отказался писать заявление. Тогда ему сломали крышу… Пришлось вступать в колхоз.

– У моей сестры вообще ни одной лошади не было, а раскулачили. Увели со двора корову и теленка. Вывезли имущество. Сестра с грудным ребенком двое суток взаперти сидела в зимовке сельского Совета. Потом всю ее семью сослали в Хибиногорск.

– А вас не высылали?

– Нет. Раскулачить раскулачили, а жить разрешили на родине.

Село Долгополово было родиной отца, крепкого крестьянина-середняка И.М. Комкова. После раскулачивания его долго не брали в колхоз. А когда взяли, то определили в конюхи. Мария Ивановна вышла замуж за местного парня, потому тоже осталась жить здесь. И все ее 73 года трудового стажа были связаны с одним хозяйством – колхозом имени Кирова. Трудилась в полеводстве, ухаживала за телятами, выращивала ягнят. Помнит хорошо и сталинские, и хрущевские, и брежневские времена. Помнит все в деталях. Эти детали составляют интересную историю, как жило и трудилось наше русское крестьянство.

Мария Ивановна делится со мной теми знаниями, которые ни в одной исторической книжке не найдешь. Ее рассказ о том, какими были первые пенсии у деревенских жителей, вызывает у меня негодование.

– Труд в колхозе – самый тяжелый, – говорит Мария Ивановна тихо, спокойно, сердечно вздыхая. – Женщинам в полеводстве приходилось поднимать и таскать тяжелые мешки, которые впору мужчине по силам. Мы все делали руками: и жали серпом, и драли лен, и колотили вальками… Такие огромные поля обжинали руками! Страшно вспомнить. А по ночам делали домашнюю работу: стирка, еда, уход за скотом. У меня было четверо детей. Всех следовало обуть, одеть. Первую пенсию мне дали – 6 рублей. Я копала лопатой землю, так как тракторов тогда не было, и начальство во столько оценило мой труд. В это же время в детском доме, который находился в нашей деревне, женщины получали по 50 рублей. Мы получали свои гроши и плакали. Вторая пенсия равнялась 12 рублям. Потом к ней добавили еще 10 рублей. Это в тот период, когда крестьянам пришлось подымать разрушенное войной хозяйство, кормить страну. Затем пенсию увеличили до 30 рублей, еще через какое-то время – до 40 рублей. Вряд ли какому-нибудь высокому чиновнику было стыдно за то, что государство столь дешево оплачивало наш адский труд. А ведь мы, старухи, большую половину жизни провели в поле, не разгибаясь.

– А какую пенсию платят сейчас?

– С 1 января 1987 года она составляет 50 рублей. Перед смертью дали. Жалко, многие мои подружки не дожили, жили, не доедая, умерли, так и не получив ни разу такой крупной суммы.

– Разве это крупная сумма? – возмутился я. – Недавно мне, студенту, платили стипендию в размере 40 рублей, а иной раз повышенную – 50 рублей. А если сравнить качество жизни в дореволюционной деревне, когда у вас было свое хозяйство, и в советское время, когда пришлось трудиться в колхозе, где лучше жилось, где достаток и семейный бюджет крепче был?

– До раскулачивания хорошо жили те, кто работал, – без раздумий ответила Мария Ивановна. – Мы жили и не бедно, и не богато, у нас весь день проходил то в поле, то в хлеву со скотиной. А вот те, кто лодыря гонял, тот в рваных штанах ходил. Пришла революция, они с радостью занялись грабежом да раскулачиванием.

– Односельчане сами занимались раскулачиванием?

– Самое обидное то, что раскулачивание проводили именно свои односельчане. Некоторые из них жили чуть беднее нас. Но всех, видимо, обуяла возможность нажиться, урвать чужой кусок. Мы с мужем тогда только-только на ноги встали, хозяйство свое развели. Муж по вечерам валенки катал. Любая лишняя трудовая копейка потом доставалась. У нас было две лошади, за них мы и поплатились.

– Кто же руководил раскулачиванием? Сегодня этих заблудших тоже надо назвать.

– Руководил всем председатель Д.Н. Масленников. Ему помогал Чуркин.

– Кроме лошадей, что у вашей семьи еще забрали?

– Отнимать-то особо нечего было. Забрали все, что было, – швейную ножную машинку, самовар, тарелки всякие…. Шкаф утащили. Он и сейчас вроде в конторе в селе Покровском стоит. Больше у нас ничего не было. Все отнятые вещи потом продавались на торгах в деревне.

– Кто же покупал, если у кулаков отнимали, а у бедных денег не было?

Мой вопрос повис в воздухе. Мария Ивановна не смогла на него ответить. Попыталась вспомнить ее дочь, сидевшая около побеленной печки, и тоже не вспомнила. А меня интересовало, кто же стал хозяином награбленного крестьянского имущества? Был забран шкаф. Он в конторе. А где находятся тарелки, самовар, белье? И не стыдно было тому, кто покупал тарелки соседа?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я решил после беседы с Марией Ивановной Исаевой поискать в колхозе другого старожила. Вдруг кто-то помнит жуткие истории раскулачивания, не описанные в книгах и журналах, но сохранившиеся в памяти простых людей. Заехал в контору сельского Совета, расположенного в селе Покровском. Председатель был на рабочем месте, несмотря на то, что рабочий день закончился и на вечернем небе уже алой краской были окрашены тучные облака. Рядом с бревенчатой избой качались от ветра кроны деревьев, и я с удовольствием наблюдал, как березки кланялись березкам.