Нобелевская премия - Андреас Эшбах

Она наконец подняла голову, испытующе взглянула на меня и подалась вперёд, чтобы коротко поцеловать в нос. Потом встала с несколько принуждённой улыбкой и без единого слова исчезла. Тут же я услышал шум душа.

Рассвет между тем обозначился. Я со слабым ужасом осознал, что это значит: я проспал всю ночь! Собственно, ничего удивительного, если вспомнить, как я провёл несколько предыдущих ночей. И я всё еще был сонный. Вернее сказать, теперь особенно сонный, после этой скачки.

Я повернулся на другой бок и закутался в одеяло. При этом взгляд мой упал на фотографию, висевшую над изголовьем кровати. Она была единственная в спальне, насколько я мог видеть: чёрно-белый снимок большого формата, на нём светловолосый мужчина чуть за тридцать, со странно растерянным видом.

Что бы это значило?

Должно быть, этот вопрос я блаженно заспал, поскольку проснулся лишь когда Биргитта, свежепричёсанная и полностью одетая, поцеловала меня в лоб.

– В термосе на столе свежий кофе, – сказала она, как ни в чём не бывало. – И когда будешь уходить, захлопни за собой дверь, о'кей?

Я заморгал.

– Как же так, а ты куда?

– Я учительница, радость моя. Мне надо на работу.

Я указал на фото.

– А это кто такой?

По её лицу скользнуло выражение, которое я не мог истолковать.

– Мой бывший муж, – сказала она и посмотрела на свои наручные часы. – Мне пора. Будь здоров.

И она ушла. Я слышал, как захлопнулась дверь квартиры, потом её шаги на лестнице, потом всё стихло. Я перевернулся, посмотрел на лицо мужчины на фото и попытался понять, в чём тут, собственно, дело. Её бывший муж? Для чего она повесила над кроватью портрет мужчины, с которым уже рассталась? Это что, акт изощрённой мести? Смотри, как я тут сплю с другими?

Я встал с постели с недобрым чувством, что меня просто использовали.

Но как там говорят? Даже плохой секс – хороший секс. Я чувствовал себя новым человеком, когда ехал назад в город, приняв душ и позавтракав. Несмотря на все странные привходящие обстоятельства, мне было хорошо – от секса и, может, ещё больше оттого, что я наконец выспался.

Нерешительному снегопаду пришёл конец, зато ощутимо похолодало. Отопление машины работало на полную мощность, но не справлялось с морозом. По улицам свистал неумолимый, равномерный ветер, дёргал деревья за голые ветки и выдувал из тела последнее тепло.

Я не мог бы поручиться, что причина только в ветре, но чувствовал я себя, словно свежепроветренный.

И в голову мне пришла идея, где я могу попытаться найти Димитрия.

Русская православная церковь Стокгольма находится на Биргер-Ярлсгатан, и надо хорошо знать, что ты ищешь, иначе её можно и не заметить. Прошло уже много лет с тех пор, как я однажды высаживал здесь Димитрия, поэтому хоть я и знал место, мне пришлось дважды проехать по улице вверх и вниз, прежде чем я его нашёл.

Эта церковь размещалась внизу жилого дома, который находился между магазином велосипедов и журнальной лавкой. Дорожка от тротуара вела к бедному деревянному порталу, отгороженному зеленой решёткой. Он был меньше основного входа в дом и отчаянно напоминал дверь в аккуратный угольный сарайчик. Над ним на штукатурке был нарисован золотом восьмиконечный православный крест на голубом фоне, а рядом с дверью висела застеклённая витринка с объявлениями для общины и расписанием богослужений.

Я хотел припарковаться на инвалидной площадке перед входом, но меня уже кто-то опередил – примерно такой же инвалид, как и я. Ну да, мир далёк от совершенства. И велика в нём нужда в парковках, по крайней мере, мне пришлось отъехать довольно далеко, прежде чем я смог поставить машину.

Димитрий, как я вспомнил, был очень набожный человек. Даже если он в бегах, у него всё равно остаётся потребность приходить по воскресеньям в церковь. Другими словами, у меня был шанс найти здесь его след или хотя бы возможность передать для него весточку.

Мне удалось вызвонить священника, мужчину аскетического вида с оттопыренными ушами и реденькой, но, видимо, в силу профессии обязательной бородой. Я объяснил ему свое дело. Да, сказал он по некотором размышлении и с сильным русским акцентом, он хорошо помнит Димитрия. Но не видел его уже довольно давно.

Сколько именно, спросил я. Трудно сказать, утверждал благочинный, но под моим нажимом всё же выдал приблизительный срок, который совпадал с тем, что рассказал мне Леонид.

– Мне срочно нужно поговорить с Димитрием, – объяснил я. – Это для меня вопрос жизни и смерти.

Возможно, священник покрывал его, во всяком случае, его бронзовые глаза всё это время беспокойно бегали и, казалось, находили камни мощёной дорожки в высшей степени интересными.

– Но я не знаю, где он, – повторил он.

У него была раздражающая манера почёсывать большим пальцем ладонь другой руки. Или он намекал таким образом на взятку?

– Может, вы смогли бы передать ему весточку? – спросил я, достал из кармана банкноту в пятьсот крон и протянул ему. – На возможные издержки. Почтовые расходы и так далее.

Священник застыл на середине движения и смотрел на банкноту так, будто никогда не видел такой суммы.

– Или на благотворительные богоугодные цели, – добавил я. – Как вам будет угодно.

Он взял банкноту кончиками пальцев, неторопливо сложил её и прибрал.

– Мне очень жаль, – сказал он после этого. – Я бы с радостью помог вам, но у меня действительно нет никакого контакта с Димитрием.

Вот тебе раз.

– Может, он посещает службу где-то в другом месте? – спросил я. – В другой православной церкви?

– Может быть, – недовольно согласился священник. Ему явно претила мысль о возможных конкурентах.

Есть ли у него представление, в какой именно?

– Нет, – он отвернулся. – Пожалуйста, извините меня, но у меня в своём храме забот хватает, и о других я ничего не знаю.

Я быстро достал из кармана записную книжку, написал свое имя, адрес пансиона и номер тамошнего телефона, вырвал листок и протянул его священнику.

– Вот. Если Димитрий всё-таки покажется, не могли бы вы ему это передать? Это действительно очень-очень важно.

Он взял бумажку и кивнул.

– Хорошо. Это я могу сделать. Если он придёт.

– Именно так.

По пути назад я обнаружил, что большое, красное, приметное кирпичное здание на углу Биргер-Ярлсгатан и Оденгатан – это греческая православная церковь! Невозможно, чтобы русский священник не знал этого соседства; церковь находилась в трёхстах метрах от него. Почему же он уверял, что не знает других православных церквей?

Мне даже захотелось вернуться назад и высказать ему своё недоумение. Но потом я понял, что это ничего не даст. Если Димитрий больше не чувствовал себя уверенно в маленькой русской православной церкви, вряд ли он станет искать убежища в таком приметном храме на той же улице.