Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский

— Ну, чего замер, как идол-шмидол? — ухмыльнулся он. — Сам-то откуда здесь? Как тебя, Гоша — вроде — шмоша или как?

— Ге-ерман, — невразумительно промычал я, всё ещё находясь под впечатлением от этой дикой встречи. — А вы как здесь, я извиняюсь?

Глупость спросил, разумеется, и знал, что именно её и спрашиваю, но ничего поделать с собой не мог, слишком силён был в этот момент сковавший меня паралич.

— Слышь, Герман, — обратился ко мне Гамлет, — тут два пидораса не пробегали случайно? Сохатый и Паштет. Оба длинные такие, худощавые, на одну и ту же морду. У одного тут, — он указал рукой на предплечье, — «СЭР», а у другого — «SS». Один, скорей всего, с заточкой, а у другого палка от кровати, железная такая, с набалдашником, не видал?

— Не видал, — пожал я плечами, — а для чего они вам?

— Да разобраться б надо, — так же равнодушно отмахнулся он, — расчёт к ним имею за порватую у меня селезень, а также бунт и революцию, какую эти чегевары херовы замутили.

Я подобрал с песка и протянул ему сложенную вчетверо хламиду:

— Вот, возьмите, пожалуйста. Тут так заведено, накиньте на себя, прошу вас.

Гамлет принял из моих рук хламиду, понюхал её, покрутил в руках.

— Как твоя, что ли? — он кивнул на мою.

Я произвёл ответный кивок, подтверждая его догадку:

— Безразмерная, подойдёт для туловища любой оболочки, не сомневайтесь.

— Какой ещё на хер оболочки? — он состроил недовольную гримасу и отшвырнул холщовку на пыльный наст. — Пожрать есть чего? А то со вечера не жравши, с самого отбоя. А ночью пошамать так и не успел, эти уроды навалились и не́ дали нормально отдохнуть, — он поозирался вокруг, — но ничего, далеко им всё равно не уйти, ишь в какие дебри залетели, с-сучье вымя. Только они пока не в курсе, на кого пасть раззявили, я ж их по-любому теперь сыщу, хоть тут, хоть где, — и хмуро поглядел на меня: — Это мы тут где вообще, как место называется? Вроде на казахов похоже, не Экибастуз случайно? Я там как-то неподалёку на пересылке чалился, по соседству с Акмолинской областью, — он почесал свой волосатый живот, — или ж Карагандинской, не упомню уже. — Внезапно он уставился вдаль, но, напрягши глаза, так ничего и не рассмотрел. — А чего у вас тут тьма-то такая, парень? — удивлённо спросил он меня. — Ни хрена не видать ни в какую сторону. День больше или ночь уже? А то у меня с этой вре́менной отключкой вся биология-шмиология сбилась изнутри. — Он сплюнул от досады на песок, и я с новым ужасом обнаружил, что на пыльном насте отчётливо отпечатался влажный след его бандитской харкотины. Однако этот уже сам по себе поразительный факт не стал единственно убойным в череде того, что последовало сразу вслед за этим. Айвазов демонстративно отвернулся от меня на полкорпуса, принял в руку свой прибор и стал обильно изливаться упругой длинной струёй. Раздался резкий запах мочи, заставивший меня отшатнуться от моего гостя на порядочное расстояние. Но главное — я чувствовал! Я ощущал мерзотный запах смеси кислоты и аммиака сквозь эту безвоздушную, лишённую всякой проницаемости пустынную среду. И это означало, что он живой! И не только этот явившийся сюда человек, но и сам я, в каком-то определённом смысле. Правда, для этого, как сразу же решил разум моей оболочки, требовалось присутствие рядом со мной истинно живой материи. И это было очередное открытие, опровергающее основы местных уложений, на которых и строилась неподвластная любой силе мощь и неодолимость тутошней вертикали! И чтобы постигнуть это, всего-то и требовалось, что отлить на песок, наплевав на приличия!

— Простите, Гамлет, — обратился я к нему, когда он, завершив мочеиспускательный процесс и пару раз тряхнув для порядка инструментом, вновь развернулся ко мне и едва заметным жестом подвижной верхней губы обозначил разрешение продолжить с ним общение. — Я думаю, вы не вполне понимаете, где оказались. Тут… — я на секунду замялся, но тут же продолжил, найдя подходящий оборот речи. — Тут ведь не совсем земное пространство: дело в том, что, скорее всего, здоровье ваше в какой-то момент подверглось ощутимым изменениям, и вполне вероятно, что насильственным путем, а в результате душа ваша… или, даже возможно, часть её, а быть может, просто вторая ваша же натура отъединилась от вашего тела и оказалась там… где оказалась… то есть тут, в пространстве между вечной жизнью и предтечей физической смерти… и не напрямую, а приняв довольно любопытную промежуточную форму. Чтобы сразу успокоить вас, скажу, что явление это хорошо пока не изучено, но в то же время это не значит, что вам следует пренебречь основными правилами поведения в этих местах. Мне как раз и поручено по возможности ознакомить вас с ними. Собственно, за этим я здесь.

— Так говоришь, не видал этих пидоров? — пропустив мимо ушей мою вступительную часть, Гамлет одной короткой фразой вернул меня в трезвую действительность. И не дождавшись ответа, пояснил, добавив голосу долю мечтательности: — Мне, пока с ними не разберусь, покоя не будет, братишка. Они для меня самое первоначальное по важности. А после, когда кончу обоих, останется два дела: Ашот и Рыба. Но ничего. Этим тоже недолго осталось пыжиться, — он с укоризной глянул на меня, — и ты пойми, Гоша, мне ж по барабану, тут я, или там, или ещё в какой местности… и где сами они, тоже без разницы: от моего справедливого суда никто ж по-любому не укроется, никто и нигде, так им и передай, если повстречаешь кого. — Он снова сплюнул на песок. — А что до души этой, или как её там назвать, то сам подумай, где она и где я! — и победно посмотрел мне в глаза: — Душа, братан, удел слабых, а я сильный, ты сам знаешь. И вообще, ара, я и есть моя душа, я ей хозяин и господин, и куда мне надо, туда и она со мной, сечёшь? А если она мне станет не надо, так я её брошу и не замечу, просто дальше себе пойду, а она пускай как уж ей самой охота: хоть оболочкой её обзови, хоть градусником-шмрадусником, хоть на луну отправь.

Я растерянно молчал. Признаться, с подобным умозаключением, со столь обезоруживающей философией то ли самого́ духа моего гостя, то ли его мощного небритого туловища, то ли эрзац-варианта того и другого одновременно, до сей поры мне сталкиваться не приходилось: ни тут, в этой малоосвещённой надземке, ни там, под ней, в местах, надёжно от неё отдалённых. Выходит, есть люди обычные, страдающие, мечущиеся, не умеющие порой осознать границ того, где заканчивается их же совесть и возникает страх, отодвигающий эту границу ближе к начальному рубежу. Но они же хорошо знают и то, где начинается воля, другая свобода, не замутнённая никаким препятствием, кто бы его ни возгородил. А есть другие, и Гамлет как раз такой. Просто бездушный, обездушенный? Нет, тоже не так. Скорей, изначально лишённый неотъемлемо важного органа, отвечающего в человеке за самоё человеческое, и это никак не связано с самой душой. Душа его как раз мобильна и послушна, она полностью подчинена его звериному устройству и следует за его порывистыми инстинктами, как лёгкая лодчонка, пристёгнутая к корме могучего ледокола, и потому, изначально ведомая, болтается она в его широком фарватере, рискуя перевернуться по пути следования вдоль всего неизвестного маршрута. Оторвётся, черпанёт воды, продырявится о встречный заострённый край, никто и не заметит. Есть — живи, нету — извини.