Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

его творческие дела. Хуже было с тестем. Тесть был шофером. Его любимая поговорка была: «Хозяйство вести – не мудями трясти». Крепкий был мужик, хозяйственный, к тому же коммунист. Андрюху он невзлюбил сразу. Тесть никак не мог взять в толк, как в одной с ним стране мог уродиться такой выродок. Газету «Правда» не читает, телевизор не смотрит, в глаза не смотрит, а если посмотрит, то хочется дать ему в рожу, и все пишет-пишет вечером что-то в толстой тетради… Несколько раз тесть пытался вызвать зятя на откровенный мужской разговор. Купил как-то по такому случаю бутылку коньяка, вспомнил, что к коньяку подают лимоны; себе отрезал кусок свинины. Он вообще любил поиграть в простого русского мужика, хотя и был простым русским мужиком, только с партбилетом в кармане. Этот билет и сворачивал его рабоче-крестьянские мозги все время куда-то не туда.

– Ты мне скажи, – выдохнув после первых ста граммов коньяка восьми рублей за бутылку и закусив лимоном, произнес он отечески, – вот ты журналист, а газету «Правда» не читаешь. Почему? Ты в коммунизм веришь?

– Не верю. – просто ответил Андрей, тоже закусив лимоном.

– Та-а-ак, – протянул тесть, – понятно.

Видно было, вспоминал Андрей, что ничего ему не понятно, но тесть настроился на какой-то особый, очень душевный проникновенный разговор: как в кино, когда старый рабочий вразумляет молодого. В таких случаях старый рабочий, скручивая негнущимися пальцами цигарку, вспоминал, как брал Перекоп или Кронштадт, или, на худой конец, видел самого Чапаева. Но тесть был слишком молод. Он даже не воевал, Чапаева видел только по телевизору, и иногда – чего уж там! – приносил с работы какие-то подозрительные тяжелые тюки, в которых что-то бренчало. «В хозяйстве пригодится», – объяснял он.

Выпили еще. На этот раз тесть закусил свининой. Андрей обезоружил его своим признанием. Тогда он зашел с другого конца.

– Вот ты в своей газетке получаешь полтораста рублей, так? Так. А я триста, да еще халтура. Делай выводы!

– Какие? – встрепенулся Андре.

– Переходи к нам в парк. Помогу. У нас многие шофера с высшим образованием и ничего. Не будешь дураком – станешь годам к сорока дальнобоем. Само-собой в партию вступишь.

– Я подумаю, – пообещал Андре.

Домой теперь он возвращался поздно. После работы заходил к школьному приятелю Сашке, который был на свадьбе свидетелем. Длинноволосый Сашка был законченным рокером. Кроме английской рок-музыки его не интересовало в жизни ни-че-го! Да и сама жизнь без рок-музыки не представляла для Сашки ничего интересного. Друзья наливали в приготовленные бокалы коктейль из ликера и водки и уходили из советской реальности часа на два. Андрей сильно подсел на «Лед Зеппелин», Сашка тащился от «Паплов» и «Пинк Флойд». Друзья почти не разговаривали. Общались в астрале. Наконец Андре тяжело поднимался из любимого кресла и стонал.

– Матка Боска! Иду на Голгофу. Читать «Правду» и смотреть телевизор.

Сашка открывал глаза и просил друга.

– Погоди. Сейчас будет мой любимый проигрыш, Блэкмор, собака, что вытворяет…

Через год родился сын. Через два года, гуляя со мной по лесу, Андрей признался.

– Сегодня возьму у бати топор и зарублю его на хер. Все. С меня хватит. Вчера на кухне чуть не подрались. Кричал, что я не советский человек. Что будет писать на работу.

– Да врет он все.

– Не могу его видеть. Дышать с ним вместе не могу. Урод, каких свет не видывал!

Вообще-то так бывает: вроде бы и слабый человек, терпит-терпит, а потом берет утюг и разбивает всю свою жизнь вдребезги.

К счастью, тесть скоро помер.

Славик, добрый и покладистый эстет Славик, хвалился, что не женится, пока не опубликует свою поэму. А женился из нас первым. На его свадьбе в ресторане гостиницы «Европейская» какого-то шута нарядили попом, и «батюшка» обвенчал молодых настоящими наручниками, взятыми взаймы у милиционеров. Наручники щелкнули, символизируя прочность семейных уз, а ключа, чтоб их разомкнуть, конечно не оказалось. Забегали. Заспорили. Заругались. Невеста, красная от всеобщего внимания, едва не плакала. Шутка ли, в самом деле, даже в туалет не сходить! Славка стоически улыбался. Привели откуда-то слесаря и тот распилил цепи.

– Остальное потом. Завтра. Боюсь руку поранить.

Так до конца застолья молодые и просидели в разорванных цепях. Все от начала до конца было выдумано, вычурно, фальшиво и отрежиссированно бездарным режиссером.

На второй день пили и ели в квартире. Я дважды засыпал, уронив голову на стол. Лапал соседку за коленку. Кричал «ура» молодым. Потом мою тушку отволокли на диван. Свадьба!

Забегая вперед – Славке с тестем тоже не повезло. Или тестю со Славкой – это как посмотреть. Тесть Славки тоже был простым русским мужиком, и он тоже, как и новая Андрюхина родня, был крепким хозяйственником. И он тоже не понимал, как можно что-то писать в тетрадь, не получая за это деньги. А Славка писал! И будучи инструктором райкома комсомола, и секретарем комсомола Печатного двора! Дурь, как определил тесть поначалу, не лечилась, не проходила! Возникла взаимная классово-ментальная неприязнь, которая переросла в взаимное презрение. «Слабак!» – решил тесть про зятя и при случае стал его шпынять. Случаем мог стать простой визит в гости. Славка, в отличии от Андрея, к жлобству был абсолютно не толерантен. Однажды, в гостях у тестюшки, выслушав злобные упреки в своей никчемности, он посреди ночи выскочил на улицу и пешком отправился домой. Навсегда.

А я навсегда невзлюбил советскую свадьбу. Покойся с миром, выродок, порождение советского модерна и патриархального мракобесия. Чур тебе!

Глава 32. Пьянство

Зимнюю сессию я сдал на «хорошо» и «отлично». Славик тоже. По этому поводу мы с ним и еще одним сокурсником, Сергеем, решили гульнуть на даче Славкиного отца в Солнечном. Гуляли с размахом. Взяли шесть бутылок перцовой настойки и пива. Дача продувалась ледяными ветрами с залива, и в комнатах было сыро и холодно, но после четвертой бутылки нам и море было по колено, и в комнатах жарко. Славка начал читать стихи, вскочив на диван. Мне они показались настолько гениальными, что я рыдал и просил только еще и еще! Серега, почтенный отец семейства, отслуживший в армии, но с юной душой, вдруг признался, что тоже пишет прозу, про армию, и мы крикнули по этому поводу: «Ура!» Я поднял тост за гениев и потребовал от собутыльников поклясться, что мы никогда не свернем с пути, никогда не изменим святому призванию, никогда не опустимся в пошлую рутину мещанского существования.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! – проревел я, вознеся стакан к потолку. – Пусть