Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

пустило глубокие и древние корни на американской почве. Поскольку штаты кодифицировали преступления по общему праву, то даже если их законоположения обходят молчанием данный вопрос, их суды полагают, что молчание не означает отказ от принципа, но просто признают, что намерение настолько внутренне присуще идее правонарушения, что не требует статутного подтверждения».[877]

Исключение относительно принципа mens rea суд сделал лишь для преступлений против общественного благосостояния, относимых к преступлениям строгой ответственности.

С момента вынесения решение по делу Мориссетта стало одним из своеобразных краеугольных камней в фундаменте всего здания mens rea, будучи традиционно рассматриваемо как заложившее основу к признанию конституционного значения за субъективной составляющей деяния для признания его преступным.[878]

Однако в 1996 г. Верховный Суд косвенно высказался в том плане, что тезисы решения по делу Мориссетта являются не более, чем весьма пространным obiter dictum[879] В решении по делу Дж. А. Эгельхофа судья Р. Б. Гинзбург, анализируя возможности штатов по созданию, изменению и отмене норм уголовного законодательства о mens rea, сформулировала следующую позицию: «Штаты обладают широкой свободой в определении элементов уголовных правонарушений… в особенности когда определяют “ту степень, в какой моральная виновность должна быть предпосылкой к осуждению за преступление[880]…»[881] Иными словами, приведенное подразумеваемо означает (хотя, возможно, и obiter dictum), что mens rea не является конституционно требуемой составляющей преступления.

Разделившийся при вынесении решения по делу Дж. А. Эгельхофа Верховный Суд едва ли не пришёл в этом пункте к обоюдному соглашению, поскольку судьи, оставшиеся в меньшинстве при вынесении решения (а вместе с судьёй Р. Б. Гинзбург они образуют большинство по данному вопросу), согласились с цитированным тезисом, отметив в лице судьи С. Д. О’Коннор, что: «Легислатура штата определённо обладает властью определять правонарушения, которые она желает наказывать. Если легислатура Монтаны выбрала такое переопределение данного правонарушения (обдуманного убийства. – Г.Е.), которое изменяет требуемый элемент психического состояния, проблема надлежащей правовой процедуры, представленная в настоящем деле, перестаёт быть значимой (курсив мой. – Г.Е.)».[882]

Как следствие, трактуя данное решение, можно сказать о том, что Верховный Суд ныне не склонен придавать обобщённое конституционное значение принципу mens rea. Во всяком случае, именно такая осторожность присуща современной литературе, где решение по делу Дж. А. Эгельхофа считается допустимым интерпретировать «как обозначающее, что не существует более даже жизнеспособного аргумента, согласно которому mens rea конституционно требуется» как элемент преступления.[883]

С приведённых позиций остаётся рассмотреть только проблему строгой ответственности, носящую общетеоретический характер и связанную с осмыслением категории mens rea в современную эпоху.

Прежде всего, необходимо отметить, что ристалище битвы pro et contra строгой ответственности усеяно таким множеством обломков разнообразных доктринальных копий, что едва ли на нём можно преломить какое-нибудь совершенно новое древко.

Как следствие, наиболее разумным из возможных представляется подход теоретического обобщения накопившихся позиций, которому следует предпослать обзор формально-юридического развития данного института уголовного права во второй половине XX в.

Примечательно, но положения М.Р.С. оказали незначительное влияние на существование преступлений строгой ответственности в законодательстве подавляющего большинства штатов.[884] Пожалуй, можно даже сказать, что та характеристика, которая была дана рассматриваемой концепции ранее – институт без чётких границ, чётких принципов и чётких критериев – сохранила справедливость и по прошествии вала кодификационного движения 1960-70-х гг., а также сохраняет её ныне. В законодательстве большинства штатов с завидным упорством к преступлениям строгой ответственности относились и относятся не только незначительные в плане своей общественной опасности и наказуемости посягательства, но и более опасные деяния, влекущие весьма серьёзные санкции.[885] Судебная же практика при истолковании положений уголовных кодексов в отсутствие чётких критериев отнесения посягательств либо к преступлениям строгой ответственности, либо к требующим установления mens rea продолжает испытывать значительные трудности, варьируя часто подходы на основании весьма тонких, ведомых только самим судьям соображений.[886]

Единственными островками уверенности в этом море сумятицы являются, в свою очередь, лишь точка зрения Верховного Суда Соединённых Штатов, неизменно подтверждающего конституционную допустимость преступлений строгой ответственности,[887] а также позиция научной мысли, отвергающей в своём большинстве теоретическую обоснованность данного института.

Попытаемся, следовательно, суммировать доктринальные доводы pro et contra строгой ответственности и рассмотреть их под углом зрения общей теории mens rea.

Обратимся для начала к аргументам в поддержку строгой ответственности, остающимся, как можно заметить, практически неизменными на протяжении вот уже почти полутора столетий её существования.[888]

Первым из них укажем на довод о повышенной общественной опасности некоторых посягательств, угрожающих причинением весьма значимого для социума ущерба, что, по мнению сторонников строгой ответственности в таких случаях, оправдывает уголовноправовые санкции за действия per se и, как следствие, игнорирование интересов конкретного индивида.[889]

Тесно примыкает к этому тезису и аргумент, по которому установлением строгой ответственности законодатель достигает общепревентивного эффекта, стимулируя повышенную внимательность и предусмотрительность индивидов в опасных сферах деятельности, где они могут и должны в силу занимаемого ими положения предотвратить возможный вред обществу.[890]

Из опасной природы деяний, признаваемых, по общему правилу, преступлениями строгой ответственности, вытекает и иной довод, приводимый часто в поддержку данного института, в силу коего лица, совершающие такие поступки, предположительно действуют виновно.[891]

Из этого допущения, в свою очередь, следует и тезис об эффективности правоприменения, могущей оказаться под угрозой, если от обвинения во всём огромном массиве дел о преступлениях строгой ответственности требовалось бы доказать наличие mens rea.[892]

И, наконец, последний из наиболее часто встречающихся аргументов в поддержку строгой ответственности заключается в том, что, как правило, наказание за такие преступления незначительно, так что риск осуждения субъекта, в плане mens rea невиновного, не влечёт за собой сколь-нибудь серьёзных последствий.[893]

Теоретическое опровержение этих доводов практически «зеркально».

Так, применительно к аргументу о повышенной общественной опасности посягательств строгой ответственности можно указать на существование преступлений, рассматриваемых как не менее опасные, что, однако, не влечёт за собой исключения из их структуры mens rea.

Тезис об общепревентивном эффекте строгой ответственности также можно поставить под сомнение, поскольку невиновно действующий (т. е. действующий со всей внимательностью и осторожностью) не может никоим образом быть подвигнут к большей внимательности и осторожности, так как все свои возможности он уже исчерпал. Если же, напротив, они им не исчерпаны, то может возникнуть вопрос о небрежности.

Что до аргумента о вероятном наличии mens rea, то не только совершенно справедливо утверждение Генри М. Харта-мл., согласно которому реальная виновность девяти человек не может рассматриваться как достаточная гарантия для осуждения десятого, поскольку виновность в