Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

пересекая некую моральную черту, индивид в глазах социума уже заслуживает уголовного наказания, будучи обязан принять на себя риск оказаться частично морально невиновным.[910] В свою очередь, мнение коллеги барона Брамвелла, судьи Бретта, можно рассматривать как первооснову теории «меньшего правонарушения». Согласно последней, mens rea, требуемая для осуждения обвиняемого за преступление, существует и тогда, когда лицо, заблуждаясь относительно фактов, совершает деяние, которое, будь обстоятельства таковы, как оно рассматривает их, образовало бы преступление, хотя и менее серьёзное по сравнению с вменённым.[911] Как можно заметить, разница между двумя концепциями сводится к исходным представлениям обвиняемого: в первой для констатации морально упречной mens rea достаточно того, чтобы им осознавалась аморальность поступка; вторая же, напротив, требует осознания именно преступного характера деяния, хотя и менее опасного при его сопоставлении с вменяемым.[912]

Таким образом, из изложенного можно сделать вывод о том, что часто встречающееся отвержение концепции строгой ответственности en bloc в определённой мере поспешно.[913] Базирующаяся на своего рода «квази-математическом» понимании mens rea – «один компонент actus reus должен с необходимостью соответствовать одному компоненту mens rea, а всё прочее должно быть отвергнуто», – данная точка зрения игнорирует «комплексность наших моральных порицающих суждений»,[914] выходящих за рамки строго формального подхода.

Истина, как следствие, представляется заключающейся в том, что a priori доктринально неприемлема лишь – неизбежная и потому простительная тавтология– «истинная» строгая ответственность, не связанная с доказанной моральной обоснованностью уголовного наказания. «Смешанная» же строгая ответственность, напротив, видится теоретически здравой, но лишь постольку, поскольку она соответствует сущности уголовного наказания как стигмата морального осуждения в обусловливаемом им применении к индивиду уголовно-правовых санкций только наличием морально порицаемого сообществом настроя ума деятеля, коренящегося в осознанном преступлении им известных ему правовых запретов. Этим соответствием, в свою очередь, предопределяется то, что концепция «смешанной» строгой ответственности никоим образом не связана с объективным вменением преступного результата, так как ему (т. е. вменению) здесь исходно предпосылается некая mens rea.

Ключевая точка в понимании изложенного лежит в том, что «смешанная» строгая ответственность не становится теоретически защитимой всегда и только в силу введения в структуру преступления единичного компонента mens rea в виде той или иной её формы per se – она становится теоретически защитимой лишь тогда, когда включённая mens rea позволяет соотнести на уровне принципа, исходя из воззрений любого данного сообщества, связанную с нею моральную упречность со стигматом морального осуждения, оправдывающим уголовное наказание. Иными словами, привнесённая в структуру преступления mens rea должна символизировать настолько морально упречный настрой ума деятеля, чтобы ею per se могло быть оправдано уголовное наказание. С юридической точки зрения это означает, что такой компонент mens rea должен соотноситься со значимой составляющей actus reus, а с философско-правовой – что он должен отражать оценочные суждения общества относительно должного и недолжного в уголовно-правовом смысле.

Возвращаясь к примерам со «смешанной» строгой ответственностью, сказанное можно пояснить следующим образом: если данное общество готово счесть намеренное совершение того или иного деяния, которое обвиняемый либо вообще не полагает преступным, либо рассматривает как преступление менее серьёзное по сравнению с реально вменяемым ему, настолько дурным поступком, чтобы увидеть, как следствие, в этой «голой» намеренности достаточный источник морального осуждения и наказания, то «смешанная» строгая ответственность с её исключением mens rea относительно согласия либо же возраста потерпевшей теоретически оправданна, и, соответственно, наоборот.[915]

В конечном счёте концепция строгой ответственности– естественно, только «смешанной» строгой ответственности– есть не более чем отражение современной теории mens rea с её имплементацией моральной упречности как единственной социальной и философско-правовой предпосылки уголовного наказания в строго психологическую структуру субъективной составляющей преступления.

* * *

В том понимании вопросов, который освещён в настоящем параграфе, видится покоящееся на опыте и базе многовекового развития содержательное наполнение общей теории mens rea в современном американском уголовном праве.

§ 2. Современная теория mens rea в практическом преломлении

Как завершающее звено в анализе теории mens rea рассмотрим теперь учение о юридической ошибке, доктрину тяжкого убийства по правилу о фелонии и институт материально-правовых средств доказывания mens rea в аспекте их формально-юридического развития и теоретической рационализации в кодификационную эру и в настоящее время.

1. Юридическая ошибка

Характеризуя формально-юридическое бытие максимы ignorantia juris в рассматриваемый период, следует прежде всего отметить, что в законодательном плане кодификационное движение 19601970-х гг. привело к значительному разнообразию уголовных кодексов штатов в аспекте данного вопроса. Так, в законодательстве многих штатов институт юридической ошибки вообще не получил никакого отражения; в других же была воспринята классическая максима ignorantia juris. Некоторые штаты с большей или меньшей точностью воспроизвели положения М.Р.С. (включая перемещение бремени доказывания), придав тем самым юридической ошибке частичную релевантность; кое-где законодатель пошёл совершенно особым путём в этом вопросе.[916]

Но доминирующим фактором в развитии института error juris в рассматриваемое время стал, бесспорно, Верховный Суд Соединённых Штатов.

До начала 1980-х гг. он наиболее определённо признавал в своей практике исключения из максимы ignorantia juris только двух типов, сохраняя, во-первых, «налоговое» изъятие[917] и считая, во-вторых, релевантной юридическую ошибку, возникающую вследствие оказавшегося неверным совета должностного лица, ответственного за правоприменение (так называемая, говоря теоретически, доктрина «ловушки на истопле» («entrapment by estoppel»)[918] или, говоря практически, основание защиты вследствие последней).[919] Соответственно, в иных делах Верховный Суд недвусмысленно констатировал абсолютную нерелевантность error juris вне зависимости от обстоятельств содеянного.[920]

Полной противоположностью предшествующей эпохе стал период, охватывающий 1980-90-е гг., когда судом разрешается несколько казусов, придавших проблеме юридической ошибки совершенно иное практическое и, как следствие, значимое в теоретическом плане звучание.

Первое из цепочки решений, связанных с релевантностью error juris, было вынесено по делу Ф. Липароты.[921] Апеллянт был обвинён в нарушении законодательства, уголовно наказующего оборот продовольственных марок с несоблюдением определённых нормативных предписаний, которое выразилось в приобретении им у правительственных агентов упомянутых марок по цене ниже номинала. Суд первой инстанции отвергнул довод обвиняемого, утверждавшего, что для осуждения за преступление обвинение должно доказать его знание о нарушении им закона; соответственно, Ф. Липарота был признан виновным и осуждён. Верховный Суд, отменяя приговор, счёл необходимым требованием для осуждения по данному обвинению доказанность того факта, «что обвиняемый знал о том, что его поведение не разрешается статутом (курсив мой. – Г.Е.)»[922] т. е. признал релевантной юридическую ошибку незнания о праве.[923] По мнению суда, исключение элемента знания законодательства из структуры преступного деяния могло бы