Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

традиции англо-американского уголовного права всегда индивидуальна,[894] но и верно подмечена Джеромом Холлом логическая ошибкаpetitioprincipii, присущая данному доводу.[895]

Представляющееся наиболее обоснованным соображение pro – об эффективности правоприменения – неприемлемо в силу упоминавшегося философско-правового постулата, по которому человек есть самоцель, а не средство к достижению некоей другой цели. На правоприменительном уровне это, в свою очередь, должно означать ясное понимание того, что не в выгоде обвинителей заключается цель уголовного процесса, а в установлении реальной личной виновности конкретного индивида[896].

И последний тезис – о незначительности наказания – едва ли можно счесть приемлемым в свете уже приводившихся объективных фактов, свидетельствующих об обратном.[897] Более того, как точно подмечается в одном современном английском прецеденте, «чем более серьёзно правонарушение, тем больший вес должен придаваться презумпции (т. е. презумпции mens rea.[898] – Г.Е.) поскольку наказание более сурово и стигмат, сопутствующий осуждению, более тяжел».[899]

Иными словами, все эти аргументы pro et contra строгой ответственности есть доводы практического, прикладного уровня анализа данного института. Истина же, как представляется, заключается в том, что строгая ответственность не может быть обоснована с позиций общей теории mens rea и отражённых в ней философско-правовых основ уголовного права.

Санкции, налагаемые уголовным правом, неразрывно связаны в силу его природы с моральным осуждением индивида; более того, последнее есть сущность первых. Источник стигмата морального осуждения, в свою очередь, коренится в морально порицаемом настрое ума деятеля, основанном на сознательном выборе виновным неприемлемого правом варианта поведения. При этом единственный путь к констатации морального упречного настроя ума деятеля лежит через установление, процессуальное доказывание mens rea обвиняемого. Через данный момент абстрактная теория mens rea в формально-юридическом плане претворяется в своё наличное бытие в настрое ума конкретного индивида; через данный момент абстрактный философско-правовой базис уголовного наказания задействуется и становится оправданным в приложении к отдельному человеку. И вот всего этого и недостаёт институту строгой ответственности, обходящемуся без реального доказывания mens rea. Говоря иначе, строгой ответственностью постольку, поскольку она доказано не связана с морально упречным настроем ума деятеля, не обосновывается в теоретическом плане применение к виновному неотделимых от стигмата морального осуждения уголовно-правовых санкции. [900]

Но проблема критики строгой ответственности усложняется неоднородным характером норм, входящих в данный институт уголовного права.

Дело в том, что во всём корпусе преступлений строгой ответственности исходно выделяемы два блока, которые условно можно назвать преступлениями «истинной» и «смешанной» строгой ответственности.[901]

Под преступлениями «истинной» строгой ответственности следует понимать те, дефиниция которых не содержит отсылки к mens rea в отношении любого из компонентов actus reus.[902] Соответственно, «смешанная» строгая ответственность предполагает исключение mens rea в виде той или иной её формы по отношению к одному или нескольким из них и сохранение в приложении к другим.[903]

Анализируя эти два блока в свете общей теории mens rea, можно сделать вывод о том, что изначально концепция строгой ответственности не имеет под собой рационального теоретического базиса лишь в аспекте «истинных» преступлений строгой ответственности, исключающих a priori всякую отсылку к mens rea содеянного. Что же касается преступлений «смешанной» строгой ответственности, то решение проблемы представляется не столь однозначным, поскольку упирается в единственный вопрос: является ли достаточной для наложения на обвиняемого стигмата морального осуждения и применения к нему уголовно-правовых санкций некая степень моральной упречности, доказано наличествующая в совершённом им деянии? Ответ же здесь, в конечном счёте, зависит от этической оценки сообществом поведения обвиняемого, т. е. от оценки того, пересекает ли морально порицаемая через свой ум личность обвиняемого некую черту, некий порог, за которым социум полагает себя вправе in abstracto в лице законодателя и in concreto в лице судей и присяжных его покарать в уголовном порядке.

Наиболее ярко реальная теоретическая обоснованность «смешанной» строгой ответственности, позволяющая применить к индивиду серьёзные уголовно-правовые санкции в отсутствие mens rea по отношению к одному из компонентов actus reus проявляется в посягательствах сексуального плана[904], во многих из которых по законодательству большинства штатов исключена mens rea в приложении либо к возрасту потерпевшей[905], либо к её согласию на те или иные действия[906].

Сформулирована данная точка зрения может быть следующим образом: индивид, совершающий осознанно не просто предосудительный, а морально исключительно порицаемый и караемый правом поступок, оправданно в глазах сообщества изначально заслуживает применения к нему серьезных мер уголовно-правового воздействия, основанных на указанной моральной упречности и направленных к защите социума. Что же до реального знания-незнания им каких-либо объективных обстоятельств, то ими, хотя бесспорно и повышающими-понижающими степень моральной порицаемости, ничто не меняется в исходно наличествующем и per se оправдывающем уголовное наказание морально упречном настрое его ума.

Позиция pro строгой ответственности, приложимая к рассматриваемой ситуации, именуется либо как теория «морального проступка» (совершая своё деяние, обвиняемый– даже не зная всех значимых фактов – осознавал его если не преступность, то, по меньшей мере, моральную порицаемость, чем оправдывается в таком случае уже уголовное наказание), либо как теория «меньшего правонарушения» (совершая своё деяние, обвиняемый– даже не зная всех значимых фактов – осознавал, что им совершается преступление, и хотя он и считал его менее опасным, чем оно в действительности оказалось, тем не менее, исходное осознание преступного характера действий оправдывает в таком случае наказание за в реальности совершённое преступление). В своей сущности, обе эти концепции есть не что иное, как отражение точки зрения части судей Суда для резервированных дел короны, выраженной ими по упомянутому делу Принса[907] и в принципе – если признать теоретическую здравость приведённых рассуждений – не утратившей в какой-то мере справедливости до сегодняшнего дня[908]. Так, предлагая подтвердить осуждение обвиняемого за вменённое ему преступление, барон Брамвелл (сформулировавший решение от своего имени и от имени пяти других судей) следующим образом обосновал занятую им позицию, положив начало первой из упомянутых теорий: «Запрещённое деяние является опасным в силу своей природы… Я не говорю противоправным, но опасным… Он (обвиняемый. – Г.Е.) должен был знать, что совершаемое им деяние – если оно совершается без законного основания – является опасным в силу своей природы, каковым бы ни было его намерение (курсив мой. – Г.Е.)… Мне представляется невозможным сказать, что, когда лицо уводит девушку из-под власти её отца, не зная, младше ли она шестнадцати лет либо же нет, оно невиновно; и в равной мере невозможно, чтобы оно без опаски совершало опасное деяние, веря, хотя и ошибочно, что она достаточно взрослая».[909] Иными словами,