Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

и опустил рампу. Слон с осторожным любопытством наблюдал, как Камау отключает десятифутовую секцию силового поля и позволяет мне продвинуть рампу.

– Нджоо, тембо, – сказал я. – Иди сюда, слон.

Он неуверенно шагнул ко мне, потом сделал еще шаг и еще. Достигнув края клетки, остановился, ведь до этого каждый раз, как он переходил через него, то получал удар током. Почти двадцать минут потребовалось, чтобы выманить его за барьер орехами, потом слон все же вышел, неуклюже поднялся по рампе, и за ним закрылся люк. Я запер его в парящей над землей машине, и слон тут же панически затрубил.

– Ты его успокой, пока мы отсюда не убрались, – нервно сказал Камау, когда я присоединился к нему за панелью управления, – или он весь город перебудит.

Я приоткрыл панель в перегородке и тихо, успокаивающе заговорил со слоном – и, как ни странно, вскоре рев стих, а слон перестал шарахаться по отсеку. Я продолжал успокаивать перепуганного зверя, а Камау вел машину прочь от лаборатории. Через двадцать минут мы миновали Нгонг-Хиллс, а еще через час обогнули Тику. Когда спустя девяносто минут мы пролетали мимо Кириньяги – подлинной, увенчанной снежными шапками Кириньяги, с которой Нгаи однажды правил миром, – я не удостоил ее взглядом.

Мы, наверное, являли собой странное зрелище для всех, кто нас замечал: два придурковатых старика мчатся в ночи на грузовозе без номерных знаков с шеститонным чудовищем, которое считалось вымершим уже более двух веков.

– Ты не задумывался, как на него может повлиять радиация? – спросил Камау, когда мы миновали Исиоло и продолжили путь на север.

– Я спрашивал об этом у сына, – ответил я. – Он знает об инциденте и говорит, что загрязнение ограничено нижними склонами горы. – Я помолчал. – Еще он говорит, что вскоре там все прочистят, но я не думаю, что ему в этом можно верить.

– Но Ахмед должен будет пройти через загрязненный радиацией участок, прежде чем поднимется на гору, – сказал Камау.

Я пожал плечами.

– Значит, пройдет. Каждый прожитый им здесь день – дополнительный сверх срока, отведенного в Найроби. Он будет пастись на зеленых склонах горы и пить из ее глубоких холодных источников, и продлится это столько, сколько будет угодно Нгаи.

– Надеюсь, он проживет долго, – сказал Камау. – Если меня посадят в тюрьму за преступление, я по крайней мере хочу знать, что преследовал добрые цели.

– Никто тебя не посадит, – заверил я его. – С тобой ничего не случится, если не считать увольнения с уже несуществующей должности.

– Меня эта работа кормила, – уныло сказал он.

«Нет, Горящему Копью с тебя не было бы никакого толку, – решил я. – Ты недостоин его имени. Все так, как я всегда и полагал. Я последний истинный кикуйю».

Я вытащил оставшиеся деньги из кисета и протянул ему.

– Вот, – сказал я.

– А как же ты, мзее? – спросил он, с трудом сдерживаясь, чтобы не выхватить их у меня.

– Возьми, – сказал я. – Мне они не нужны.

– Асанте сана, мзее, – проговорил он, взяв у меня деньги и сунув в карман. – Спасибо тебе, мзее.

Мы молча летели, каждый думал о чем-то своем. Найроби отдалялся все дальше, и я сравнивал свои чувства с теми, какие испытывал, покидая Кению ради Кириньяги. Тогда я был преисполнен оптимизма и уверенности в том, что мы воплотим так ярко представлявшуюся мне Утопию.

В то время я не понимал, что общество способно достичь утопии лишь на миг – став идеальным, оно не может меняться и при этом оставаться утопией. В самой природе общества заложено стремление к росту и переменам. Я не знаю, в какой именно момент Кириньяга стала Утопией; этот миг наступил и миновал, а я его не заметил.

Теперь я снова искал Утопию, на сей раз более ограниченной и более реальной: Утопию для одного, для человека, который хозяин своему уму и скорее умрет, чем пойдет на компромисс. В прошлом я немало ошибался и сейчас не испытывал такой радости, как в день отлета на Кириньягу. Став старше и мудрее, я чувствовал спокойствие и уверенность вместо прежних острых эмоций.

Через час после рассвета мы добрались до высокой, окруженной туманом, поросшей зеленой растительностью горы посреди выжженной пустыни. На горизонте маячил одинокий крутящийся пылевой дьявол.

Мы остановились и открыли отсек со слоном. Затем отступили, позволяя Ахмеду осторожно спуститься по рампе, – в каждом его движении сквозила настороженность. Он сделал несколько шагов, словно проверяя, что под ногами снова неподвижная земля, затем вскинул хобот, изучая запахи нового – и одновременно старого – дома.

Огромный зверь медленно развернулся к Марсабиту, и внезапно поведение его полностью переменилось. Больше он не осторожничал, больше не боялся – почти минуту он стоял, жадно вдыхая принесенные воздушными потоками запахи. Затем, даже не оглянувшись, уверенно устремился вверх по склону и исчез в лесу. Мгновением позже мы услышали его трубный клич – он поднимался на гору, чтобы снова объявить ее своим царством.

Я развернулся к Камау.

– Ты бы лучше отвел машину обратно, пока ее не начали искать.

– А ты не поедешь со мной? – изумился он.

– Нет, – сказал я. – Я, как и Ахмед, проведу остаток своих дней на Марсабите.

– Но это означает, что тебе тоже понадобится пройти через зараженную радиацией зону.

– И что с того? – беззаботно пожал плечами я. – Я стар. Сколько мне осталось – недели? Месяцы? Вряд ли больше года. Наверняка груз лет моих убьет меня куда быстрее радиации.

– Надеюсь, что ты прав, – сказал Камау. – Иначе я возненавижу себя за то, что бросил тебя умирать в агонии.

– Я видел людей, которые живут в агонии, – ответил я. – Старые мзее без всякой цели собираются по утрам в парке и просто ждут, пока смерть явится за очередным из них. Я не разделю их судьбу.

Тревога мелькнула на его лице, словно тень ранним утром, и я прочитал его мысли: он думал о том, что теперь ему придется вернуться в город и принять на себя всю ответственность.

– Я останусь здесь, с тобой, – сказал он вдруг. – Я не могу отвернуться от Эдема во второй раз.

– Да какой это Эдем, – сказал я. – Это всего лишь гора посреди пустыни.

– И тем не менее я остаюсь. Мы построим новую утопию. Кириньягу, только на этот раз – правильную.

«У меня тут работа, – подумал я. – Важная работа. А ты покинешь меня под конец, как покинули все. Лучше уж тебе уйти прямо сейчас».

– Ты не переживай из-за властей, – сказал я тем же успокаивающим тоном, каким говорил со слоном. – Верни машину моему сыну, он обо всем позаботится.

– А с какой стати? – подозрительно спросил Камау.

– Потому что я всегда доставлял ему неприятности, и если станет известно, что это я украл Ахмеда из правительственной лаборатории, то неприятность обернется унижением. Поверь мне, он не позволит