Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

бы не закапывать их там, где никто не живет и даже не думает путешествовать, чтобы в случае катастрофы, а катастрофы происходят всегда, никто не пострадал?

Он пожал плечами.

– Политика. Взятки. Коррупция, – повторил он. – Таков наш образ жизни.

– Ай, меня это уже не интересует, – сказал я. – Меня не интересует то, что творится на горе в пятистах километрах отсюда, во всяком случае, не больше, чем то, что творится на планете, названной в честь другой горы.

– Это интересует меня, – сказал Камау. – Невинных людей облучали радиацией.

– Если они живут у Марсабита, значит, это покоты и рендилле, – заметил я. – Какое до них дело кикуйю?

– Это люди, – сказал Камау, – и у меня сердце за них болит.

– Ты хороший человек, – проговорил я. – Я понял это с первого взгляда.

Я выудил несколько орехов из кисета, который носил на шее, – в этом самом кисете я прежде хранил талисманы и заговоренные предметы.

– Я Ахмеду сегодня их купил, – сказал я. – Можно?..

– Конечно, – ответил Камау. – У него очень мало радостей. Он будет рад даже орехам. Просто брось их к его ногам.

– Нет, – сказал я, сделав шаг вперед. – Опусти барьер.

Он опускал силовое поле, пока Ахмед не вытянул над ним хобот. Когда я подошел, огромный зверь осторожно взял орехи у меня с ладони.

– Невероятно! – воскликнул Камау, когда я вернулся. – Даже я осторожно подхожу к Ахмеду, а ты кормишь его с руки, как домашнего питомца.

– Мы последние из своих племен и живем заемной жизнью, – сказал я. – Он чувствует во мне родственную душу.

Я постоял так еще несколько мгновений, потом отправился домой и провел там очередную беспокойную ночь. Я чувствовал, что Нгаи пытается мне что-то сказать, передать какое-то послание в моих видениях, но, хотя я долгие годы толковал сны других, теперь я оказался неспособен истолковать собственные.

* * *

Эдвард стоял на краю красиво подстриженной лужайки, глядя на темнеющие уголья моего костра.

– У меня на террасе отличный камин, – сказал он, безуспешно пытаясь сдержать гнев. – Какого черта ты развел огонь посреди лужайки?

– Там и разводят огонь, – ответил я.

– Не в этом доме, понятно?!

– Я постараюсь запомнить.

– Ты хоть знаешь, сколько с меня ландшафтный дизайнер сдерет за причиненный тобой ущерб?

На его лице вдруг возникло встревоженное выражение:

– Ты же не приносил в жертву никаких животных?

– Нет.

– Ты уверен, что ни у кого из соседей собака или кошка не пропала? – настаивал он.

– Я знаю законы, – сказал я. И действительно, законы кикуйю диктовали жертвоприношение коз или другого скота, а не собак или кошек. – Я стараюсь их соблюдать.

– Трудно в это поверить.

– А ты их не соблюдаешь, Эдвард, – сказал я.

– Ты о чем? – не понял он.

Я посмотрел на Сьюзен, которая глядела на нас из окна второго этажа.

– У тебя две жены, – указал я. – Младшая живет с тобой, но старшая – за много километров отсюда, она видит тебя только по выходным, когда ты забираешь у нее детей на выходные. Это ненормально: все жены должны жить вместе с мужем и выполнять работу по дому.

– Линда мне больше не жена, – сказал он. – Ты это прекрасно знаешь. Мы развелись много лет назад.

– Ты мог бы себе позволить обеих, – сказал я. – Ты должен был сохранить обеих.

– В этом обществе у мужчины может быть только одна жена, – ответил Эдвард. – Ты вообще это к чему? Ты ведь жил в Англии и Америке. Ты это прекрасно знаешь.

– Это их законы, а не наши, – сказал я. – Здесь Кения.

– Это одно и то же.

– У мусульман может быть больше одной жены, – настаивал я.

– Я не мусульманин, – сказал он.

– Мужчина кикуйю может иметь столько жен, сколько способен прокормить, – заключил я. – Следовательно, ты и не кикуйю.

– Хватит с меня этих твоих надменных заверений в собственном превосходстве! – взорвался он. – Ты мою мать бросил, потому что она не была истинной кикуйю, – добавил он горько. – Ты отвернулся от моей сестры, потому что она не была истинной кикуйю. В детстве каждый раз, когда ты был мной недоволен, то говорил, что я – не настоящий кикуйю. А теперь ты утверждаешь, что никто из тех тысяч, кто последовал за тобой на Кириньягу, – ненастоящие кикуйю.

Он яростно воззрился на меня.

– Твои стандарты выше самой Кириньяги! Да существует ли вообще во Вселенной хоть один настоящий кикуйю?

– Несомненно, – отвечал я.

– И где же можно увидеть этот образец совершенства? – потребовал он.

– Не сходя с места, – постучал я себя по груди. – Ты смотришь прямо на него.

* * *

Дни мои перетекали один в другой, и их тупая скука нарушалась лишь редкими посещениями лабораторного комплекса по ночам. Затем однажды вечером, когда я подошел к воротам, мне стало ясно, что поведение Камау полностью изменилось.

– Что-то не так, – сказал я прямо. – Ты болен?

– Нет, мзее, совсем нет.

– Тогда в чем дело? – требовательно спросил я.

– Это Ахмед. – Камау не мог сдержать слезы, катившиеся по тропинкам его обветренных щек. – Послезавтра его убьют.

– За что? – удивился я. – Он напал на кого-нибудь из смотрителей?

– Нет, – горько отвечал Камау, – эксперимент сочтен удачным. Теперь они знают, что клонирование слона возможно, а раз так, то зачем содержать его дальше, если можно распилить остаток гранта?

– И что же, – возмутился я, – никому нельзя на них пожаловаться?

– Посмотри на меня, – сказал Камау. – Мне восемьдесят шесть лет. Мне эту работу из жалости дали. Кто меня послушает?

– Надо что-то делать, – сказал я.

Он грустно покачал головой.

– Они – кехи, – произнес он. – Необрезанные мальчишки. Они даже не знают смысла слова мундумугу. Не унижайся перед ними.

– Если я не унизился упрашивать кикуйю на Кириньяге, – ответил я, – то, уж будь уверен, не унижусь и перед кенийцами в Найроби.

Я пытался игнорировать фоновое гудение лабораторных механизмов и просчитывал варианты. Наконец я поднял глаза к ночному небу. Сквозь смог с трудом пробивалось оранжевое сияние луны.

– Мне понадобится твоя помощь, – сказал я.

– Можешь на нее рассчитывать.

– Отлично. Я вернусь завтра ночью.

Я развернулся на пятках и вышел, даже не остановившись у клетки Ахмеда.

Всю ночь я не спал и составлял план. Утром я выждал, пока мой сын с невесткой покинут дом, затем связался по видеофону с Камау, рассказал ему, что намерен делать и как он может мне помочь. Затем я послал по компьютеру запрос в банк и опустошил свой банковский счет, ибо, хотя я презирал шиллинги и отказывался обналичивать правительственные чеки, моему сыну оказалось проще окружить меня деньгами, чем уважением.

Остаток утра я провел, обходя агентства, где сдавались в аренду летательные аппараты, пока не нашел, что искал. Я попросил девушку показать мне, как им управлять, и практиковался до вечера, после чего завис над лабораторией, а увидев Камау, заложил курс к боковому входу.

– Джамбо, мундумугу! – прошептал Камау, снимая барьер на такую высоту, чтобы тщательно осмотреть и аккуратно пропустить внутрь аппарат. Я сдал назад до клетки Ахмеда, потом откинул заднюю часть корпуса