Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо

Я открыла сумку, чтобы найти его, но Морис остановил меня:

– Нет, нет, мне ничего не нужно. Оставь.

Я вернулась и села рядом с ним.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – спросил он через минуту. – Поесть винограда.

– Ты что, его видел?

– Не знаю.

Я натянула первую рубашку, которая подвернулась под руку, когда я открыла сумку. Это была мужская рубаха, которую я прихватила для него. Я пошла с голыми ногами и голым задом к двери, сказав ему:

– Сейчас вернусь. Отдыхай.

Я вышла.

– Дженифер, – сказал он.

Он выпрямился на полотняной кровати. Смотрел на меня с нежностью. При свете, проникавшем снаружи, я видела, что он мне улыбается.

Я шла среди виноградника. Чувствовала себя как-то странно, сама не понимая почему. Винограда было немного, только отдельные сморщенные гроздья, уцелевшие при сборе. Я искала под листьями, согнувшись пополам, когда неожиданно выпрямилась, услышав шум мотора скорой помощи. Ее фары зажглись в ту же секунду, когда она тронулась с места, там, где теперь валялась моя сумка, и помчалась по дороге.

Кажется, я не пошевелилась, не вскрикнула. Я смотрела, как она удаляется, и все. Слезы застилали глаза, я плакала, потому что не могла, не хотела поверить. Я сразу не отдала себе отчета в том, что Морис назвал меня моим настоящим именем. Еще больше времени мне потребовалось, чтобы понять, что он бросил меня здесь, между Бирмой и Китаем, как полную кретинку из Толедо, штат Огайо.

Я пишу при свете красной лампы, которая горит всю ночь под потолком моей комнаты. Потребовалось долго скандалить, чтобы мне дали бумагу и карандаш. Они утверждают, что если я снова погружусь в эту историю, то мое состояние ухудшится. Но кто, кроме меня, сможет рассказать, чем она закончилась?

Я делаю вид, что мне весело.

Я делаю вид, что веду себя разумно.

Сначала они решили, что я схожу с ума. Мне делали уколы. Я не могла больше различить ночь и день. Я плакала. Колотила ногами. Била так называемого врача. Но так ничего не добьешься. Тогда я стала делать вид.

Иногда мне трудно проследить какую-то мысль до конца. Это из-за уколов. А потом я пожаловалась. Ночью санитары входили ко мне в комнату и мучили меня. Иногда их было двое, иногда трое. Кажется, это началось в Мане, в первом заведении, куда меня поместили. Меня накачали лекарствами, я уже точно не помню, где находилась. Разумеется, никто мне не поверил. Они все заодно.

Эвелин Андреи, моя бывшая ассистентка, приходит навестить меня в последнюю субботу каждого месяца. Она хранит у себя семь показаний, которые я собрала и прокомментировала в прошлом году, в надежде, что это поможет мне защитить человека, которого я любила. Я хочу добавить к этим показаниям свои собственные. Даже если это уже не имеет значения, поскольку сегодня все кончено: я в заточении, отлучена от адвокатской деятельности, отвергнута всеми на свете, а он остался лишь тенью, сопровождающей меня в моих несчастьях.

Он присутствует по вечерам в моих ужасных сновидениях, когда мне снится, что пересматривается его дело. Наконец его признают невиновным. Меня не прощают, тем не менее, никто не оценивает мои заслуги, но это неважно, они все равно в ловушке.

На самом деле его звали Кристоф.

Я познакомилась с ним в Париже задолго до войны, когда была студенткой. Помните девушку на пожарной лестнице? Он был моим первым любовником, мне было семнадцать. Он числился студентом Сорбонны. Мы занимались любовью на чердаке, который он снимал рядом с обсерваторией. Он раздевал меня и ласкал перед большим овальным зеркалом. Ночью в своей комнате в женском общежитии на улице Гренель я вела дневник. Я пользовалась особым шифром для описания слишком интимных моментов. Со временем самые невинные слова стали звучать для меня двусмысленно. Даже мой учебник Даллоз[29] заставлял меня грезить о постели Кристофа.

Я сожгла эту тетрадь, свидетельницу моих восторгов, когда он объявил мне, что все кончено и мы больше не должны встречаться. Под каштанами на площади Дофин он встретил молодую секретаршу и хотел жениться на ней. Наш роман продлился одиннадцать месяцев и девять дней. Я была так потрясена, что, убегая, поскользнулась на натертой деревянной лестнице в его доме и сломала ногу. Поскольку больница находилась напротив, уже через полчаса, абсолютно ошеломленная, я оказалась в гипсе, прикованная к кровати. Забавно, но мне было не до смеха.

Больше я ничего о нем не знала. Ни о том, что его забрали на военную службу, ни и о том, что его осудили за преступление, которое, само самой разумеется, он не мог совершить. Время развеяло мою печаль.

Мне посчастливилось родиться в богатой семье. Я стала адвокатом в двадцать лет, сердце мое, как и я сама, было свободно. Но поскольку Кристоф приобщил меня к любовным утехам, я, как мужчина, тщательно скрывала свои приключения и ни к кому не привязывалась. Когда любовь становилась пресной, я уходила первой.

В адвокатских конторах, где я проходила практику, а потом в своей собственной, которую я открыла, я, наверное, слыла за холодную карьеристку, интересующуюся только работой. Моя собственная мать всего лишь однажды застала меня в галантной компании. Правда, это случилось во время оккупации, когда она неожиданно вернулась в наш загородной дом, возможно, она вообразила себе какие-то загадочные встречи с солдатами, правда, без военной формы, только так можно было оправдать почти полное отсутствие одежды.

В то утро, когда Кристоф снова вторгся в мою жизнь, я была, по крайней мере, в купальных трусах. Ярко-красных. Это случилось в прошлом году. У меня день рождения в июле, как и у него. До тридцатилетия мне оставалось несколько часов.

Я сказала, в прошлом году, тем хуже, если я ошибаюсь. Не имеет никакого значения – в прошлом году или за год до этого. Только с сентября я начала путать дни и ночи и места, куда меня перевозили.

Что касается остального, вопреки тому, что думают люди, которые пытаются подавить мне разум, я прекрасно помню все до малейших подробностей. Я знаю, что это было в утро моего тридцатилетия. Чуть раньше из моих солнечных очков выпал винтик и я сломала ноготь на указательном пальце левой руки, стараясь прикрепить оглоблю с помощью шпильки.

В течение двух недель неподалеку от Бискарос в клубе, куда допускались исключительно женщины-адвокаты, я проходила курс ничегонеделания. Я ни с кем не была знакома и проводила дни, лежа то орлом, то решкой на матрасе возле невероятной красоты бассейна в форме восьмерки, украшенного мостиками, камнями и каскадами. Я совсем не плавала, ничего не читала, не курила, не пила, рот открывала, только чтобы быстро поздороваться. Чувствовала, что превращаюсь в овощ.

Внезапно передо мной выросла чья-то тень. Я инстинктивно приоткрыла один глаз. Сначала в ярком солнечном свете я разглядела лишь вытянутый женский силуэт, одетый во что-то прозрачное. Я услышала, как это видение произнесло: