Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо

– Что?

– Шпионаж! Военные хотят заполучить его живым или мертвым! И к несчастью для вас, вашим самым яростным обвинителем будет герой войны, вся грудь в орденах, бригадный генерал Мадиньо! Как вы думаете, кому поверят присяжные?

Я ушла, в горле стоял комок от сдерживаемого негодования, я несла дело, которое он отложил для меня, огромное, три толстенных тома, перевязанных бечевкой. Когда мы прощались, он только коснулся рукой моей щеки в знак сожаления. Я сказала ему:

– Я разыщу всех женщин, которых знал Кристоф. Им поверят.

Он не ответил. Он закроется в своем кабинете вместе с конфетами и неистребимым скептицизмом.

В вестибюле я встречаю Изабель, его секретаршу. Она дает мне пропуск для посещения Кристофа в тюрьме. Один час по вторникам и пятницам до заседания суда, в промежутке от трех до шести вечера. Сегодня вторник.

– Я видела, как вы выступали в суде в Париже, – говорит мне девушка. – У меня в комнате висят ваши фотографии, я их вырезала из журналов. Вы лучше всех и самая красивая. Я уверена, что вы выиграете.

Она наверняка немного сдвинутая, но провоцирует во мне неистребимое желание разреветься.

Я иду по набережной, гордая, как Матильда, прижимающая к груди голову возлюбленного.[30] Я кидаю ее на заднее сиденье своего черного «Ситроена 11», в цвет моих мыслей. И напрасно я повторяю себе, что через несколько часов я увижу его, обниму, коснусь его, живого, предмет их вечных хлопот, но я плачу, упав головой на руль.

Спустя год после окончания войны на Косе двух Америк было не так оживленно, как прежде. Немцы пришли сюда только на следующий день после перемирия 9 мая 1945 года, как и в Дюнкерк. Снаряды падали повсюду. Некоторые так и не взорвались, остались похоронены в дюнах.

А вот что рассказал мне ворчливый рыбак, которого я наняла, чтобы попасть в крепость. Какой-то веселый гений шепнул мне, что для этого первого посещения я должна одеться шикарно: облегающий костюм темно-серого цвета, туфли на шпильках – идеальное одеяние для плавания на моторной лодке, которая протекает и воняет рыбой. К счастью, само плавание занимает только минут десять, море спокойно, небо голубое.

Тюрьма Кристофа – сооружение, возведенное во времена Ришелье, частично обустроенное в эпоху Вермахта. Мы причаливаем под высокими отвесными стенами у причала на ржавых железных сваях. Меня уже ждет солдат, заметивший нас издалека. Он огорчен, но мне разрешено сойти на остров только в три часа и не минутой раньше.

Поэтому я жду в лодке четыре минуты, дует свежий ветер. Рыбак говорит солдату:

– В армии никогда ничего не изменится. Так и будет по-идиотски.

– Ну а я вот сомневаюсь, – отвечает тот. – Когда ты служил, наверное, было еще почище.

Наконец оба они – один сверху, другой снизу, помогают мне вскарабкаться на причал. Можно представить себе, насколько это легко осуществить в юбке, которая задирается до самых подвязок, а рыбак даже сумел подхватить слетевшую с ноги туфлю до того, как она плюхнулась в воду.

Не знаю, сообщили ли солдату о моем посещении, но он требует пропуск. Я показываю. Он кричит:

– Открывай!

В стене со скрипом открывается тяжелая дверь. Я перехожу под надзор другого солдата. Всего их три десятка, как мне сказали, и все они надзирают только за одним заключенным, из них трое на кухне и два фельдшера.

Я пересекаю некогда мощенный двор. Плиты растрескались, между ними растет трава. Дорога идет по кругу, сверху меня провожают взглядом часовые, они молчат, но видно, что я вызываю у них насмешку.

Перед менее заброшенным зданием мой провожатый кричит:

– Открывай!

Мне открывает сержант, который тоже требует показать ему пропуск. Он надевает очки и, шевеля губами, дважды читает каждое слово. Затем, выучив наизусть мое удостоверение личности, смотрит на часы.

– Вы должны уйти в четыре часа, – говорит он.

Я вхожу в коридор, где пахнет дезинфекцией.

Сержант идет впереди и подводит к толстой решетке. Он поворачивает в скважине ключ, привязанный у него на поясе, и запирает замок снова, когда мы проходим. Мы спускаемся по винтовой лестнице с железными ступеньками так громко, словно идет целый батальон.

Внизу решетка, похожая на ту, через которую мы уже проходили, а за ней еще один охранник. Он не похож на обычного солдата. Из всей формы на нем только брюки до колен и выцветшая рубашка без рукавов, а в качестве знака различия на нагрудном кармане приколот металлический значок: гном, кажется, Апчхи из Белоснежки. Ему на вид лет двадцать пять, весьма доволен, что видит посетителей, он босиком, на голове повязка с изображением японского солнца.

Унтер-офицер уходит, не произнеся ни слова, я углубляюсь внутрь крепости вслед за занятным персонажем. Мои каблуки громко цокают по плитам бесконечных коридоров. Я уже почти отчаялась, что куда-то приду, когда открывается новая бронированная стальная дверь, снабженная большим количеством замков, чем дверь в банке, и капрал в летней форме и галстуке цвета хаки вводит меня в помещение, показавшееся мне предбанником перед входом в камеры.

– Нижайшее почтение прекрасной даме, – говорит он.

А мой провожатый изрекает:

– Ладно, Джитсу, заткнись.

Когда все замки заново заперты, он поворачивается ко мне с улыбкой от уха до уха, но, как бы это сказать, эти уши находятся на разной высоте. Он приземистый, коренастый, ему где-то под сорок, лысый, а глаза-пуговицы тоже не на одном уровне.

– Меня зовут Красавчик, – говорит он мне. – Увидите, мы найдем общий язык.

Он не просит пропуск, но хочет увидеть содержимое кожаного портфеля, который я держу в руке.

Я взрываюсь. С каких это пор адвокатов заставляют…

– С каких пор, не знаю, – прерывает он меня, – но мне отдали приказ сегодня утром. Я должен удостовериться, что вы не несете ничего запрещенного заключенному.

Я пожимаю плечами и отдаю ему портфель. Он заглядывает в него, закрывает и кладет на стол из грубого дерева, который вместе с низким шкафом и двумя стульями составляли всю обстановку.

– Мне очень жаль, – говорит он затем, – но я также обязан обыскать вас.

– Меня… что?

– Наверное, думали, что придет адвокат-мужчина, но я тут ни при чем.

– Тогда вызовите женщину!

– Я бы с радостью! – сказал он с деланной вежливостью, но это займет несколько дней.

Я сдержалась, чтобы не наговорить грубостей. Пусть сам себя и обыскивает и т. д.

– Хорошо, – сказала я безучастно, – только побыстрее.