Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо

– Поднимите руки, пожалуйста.

Он ощупал меня спереди с ног до головы и обратно, не слишком торопясь, и таким же образом сзади, вращая меня как флюгер. Меня не раз обыскивали при пересечении демаркационной линии, на реке Шер, во время войны, но ни одна скотина не проделывала это с таким тщанием.

Выпрямившись, он удостоил меня самой своей уродливой ухмылкой.

– Вот видите, – сказал он, – ничего страшного! Покажите мне, что у вас ничего не спрятано в чулках.

Мои щеки пылали не столько от стыда, сколько от негодования, но я удержалась и не отвесила ему пощечину. У него-то сколько угодно времени, у меня нет, поэтому я подчинилась. Я в спешке задрала юбку:

– А где мой клиент, скажите, пожалуйста?

Три цельных стальных двери расположены вдоль стены в глубине предбанника. Он, кривляясь, неспешно направляется к центральной. Пока я привожу себя в порядок и беру портфель, он открывает замки.

– Увидите, здесь все свежеокрашено, – говорит он. – С Кристофом хорошо обращаются. Я ему как брат.

Он открывает. Посреди камеры в рубахе и форменных военных брюках стоит высокий парень, слегка постаревший, слегка пополневший, но с тем же взглядом и той же улыбкой.

Я приготовила слова и жесты, чтобы смягчить неловкость нашей встречи. Я думала о Констанс. Я воображала, что останусь верным и преданным другом, что мы с Кристофом будем общаться только так, как потребуется для процесса. Но едва я переступила порог, я уже оказалась в его объятиях, губы прижались к его губам, и я малодушно почувствовала с первым же поцелуем забытый вкус и нежность моей единственной настоящей любви.

Красавчик застыл на месте, глядя на нас. Поскольку Кристоф слегка отстранился и холодно посмотрел на него через мое плечо, тот кашлянул и проявил очаровательную деликатность:

– Ухожу на цыпочках.

Тяжелая дверь очень кстати захлопнулась. Кристоф долго целовал меня. И снова, и снова…

Зачем рассказывать, и так понятно, что за эти короткие, оставшиеся нам три четверти часа говорили мы немного. Только в последние минуты, пока я одевалась и старалась принять соответствующее выражение лица, глядя в зеркальце пудреницы, мы заговорили о проблемах, связанных с его защитой. Именно в этот момент я заметила, что на двери камеры есть оптический глазок и что верхний или нижний глаз мерзкого капрала, вероятно, не отрывается от него, и от этого мне стало не по себе.

Я побежала, чтобы закрыть рукой это адское отверстие, дрожа от запоздалого ужаса и все еще одетая только в комбинацию:

– Это невозможно! Он что, подглядывал за нами все это время?

Кристоф знал не больше моего.

– Если он это сделал, то кому из нас троих было хуже?.. Но в дальнейшем приноси жевательную резинку.

Я надела костюм. Снова прижалась к нему на краю узкой койки. У меня не хватило духа расспрашивать его о событиях, из-за которых он здесь оказался. Впрочем, он предупредил меня:

– Я попросил о твоей помощи только для того, чтобы снова увидеть тебя. От этого процесса ждать нечего, все будет так же, как прежде. И оправдаться перед этими убогими – последнее, чего мне хочется.

Я стала умолять его не терять надежды. Я, как смогу, помогу ему, уделю процессу все свое время, чтобы его спасти. Меня считают хорошим профессионалом. А если речь идет о нем, я добьюсь невозможного.

Он приложил палец к моим губам.

– Я не теряю надежды, – сказал он. – Я уверен, что выберусь отсюда.

У него был такой же живой взгляд, как прежде, такое же лицо, на котором внезапными проблесками появляется то детское, что было в нем когда-то.

Я спросила:

– Это каким образом?

– Ну как обычно. К тому же однажды я уже отсюда сбежал, есть опыт.

Я поневоле рассмеялась, увидев, как он спокоен, и он рассмеялся в ответ – видя, что я довольна.

Я не могла дождаться пятницы. Кроме жвачки, что еще я могу принести ему? Ему ничего не нужно. Ему дают вдоволь и еды, и сигарет. Он прочитывает огромное количество киножурналов, а когда Красавчик или Джитсу ездят на берег, они пересказывают ему новые фильмы. Оба они – подручные Мадиньо, и тот расстрелял бы их, знай он про это, но он не в курсе, а их достаточно слегка подмазать. Кристоф подкупает их на свои собственные деньги, обыгрывает в белот и в шашки.

Стены камеры выкрашены в слегка матовый серо-жемчужный цвет, совсем неплохой, кстати, а на стене напротив кровати прикреплены фотографии кинозвезд: Нормы Ширер, Жизель Паскаль, Джин Тьерни и других, которых я не узнаю, ну и Шу-Шу, разумеется, с приоткрытым пухлым ртом в фильме «Губы» и демонстрирующая свои безупречные ляжки в фильме «Ноги», за них она заработала по «Оскару».

– Вырезал, как сумел, – сказал мне Кристоф, – мне не дают ни ножа, ни ножниц.

– Это правда, что Шу-Шу взяла тебя на яхту в начале войны?

По его лицу пробежала тень:

– Не хочу об этом говорить.

На сей раз я не стала настаивать. В любом случае открылась дверь камеры. Красавчик объявляет, переминаясь с ноги на ногу:

– Простите, но уже четыре. И если мадемуазель сейчас не уйдет, мне придется звонить в колокола.

– Возвращайся поскорее, – сказал Кристоф.

Когда в тот день я вернулась из крысиной норы, то нашла свою ассистентку Эвелин Андреи сидевшей в моей машине, которую я припарковала в порту Сен-Жюльена.

Она приехала сюда накануне. Несколько часов ночью мы работали над записями Констанс и долго их обсуждали.

Это сорокалетняя женщина с большой душой и большими формами, слегка злоупотребляет сигаретами из черного табака и светлым пивом, но глаза ее лучатся лукавством, а трудолюбива она, как пчелка.

Пока я посещала Кристофа, она обошла весь полуостров и теперь переполнена информацией. Рассказывает все, что узнала, по пути в гостиницу.

Мадам, бывшая хозяйка «Червонной дамы», теперь владеет матримониальным агентством в Бурже. Она звонила ей по телефону. Как Эвелин ни просила, та заладила одно и то же:

– У владельцев публичных домов, как и у адвокатов, есть свои профессиональные тайны. Мне очень жаль, что не могу вам помочь.

Доктор Лозэ, который долгое время лечил обитательниц этого заведения, давно покоится на кладбище своей родной деревни в Дордони. Служанка, хотя глухая и страдающая слабоумием, утверждает, «что помнит все, как будто это было вчера» про некоего то ли Тони, то ли Франсиса, такого высокого длинноногого парня. Он жил сразу с двумя близнецами, говорит она, которые торговали мороженым на пляже. Доктор дважды вытаскивал у него из тела свинец, но в разное время – до мобилизации и после. Можно расспросить ее еще раз.

Мадам Боннифе, парикмахерша, потеряла мужа при оккупации, а шевелюру – при капитуляции немцев[31]. С тех пор она эмигрировала в Германию, чтобы во второй раз выйти замуж, на сей раз за того солдата из гарнизона, с которым наиболее интенсивно сотрудничала.