Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

— А Шах-Али, видно, не скуп! Потратил все свое жалованье, полученное от хана Ивана.

Гости ели жирную баранину, запускали пальцы в рассыпчатый плов, запивая сытное угощение прохладным кумысом. Шах-Али неустанно играл роль щедрого хозяина, и на громкие хлопки, под звуки камышовой свирели, слуги меняли блюда.

Ураза-байрам — самое время, чтобы прощать обиды и обратиться взглядом к умершим. Хан позабыл прежние обиды, убийство брата и вероломство Сююн-Бике. Хорошо, что есть месяц всепрощения, горечь должна остаться за плечами, а разочарование обязано умереть вместе с восходом солнца.

— Друзья мои, правоверные! — поднимал Шах-Али высоко вверх пиалу. — Как же я был несправедлив к вам! Простите меня за мои прежние грехи. Я такой же мусульманин, как и вы, и до конца своих дней останусь им. Нас связывает одна земля, единый язык, вера, обычаи, принятые от предков. Я так же далек от урусов, как земля далека от солнца. — Рука, сжимающая пиалу, дрогнула, и густой кумыс залил кафтан. — Зачем нам ворошить былые обиды? Только объединившись, мы победим гяуров!

Шах-Али поднес пиалу к губам и выпил кумыс до капли.

— Да пребудет до скончания века на нашей земле мир, — поднимали в ответ казанские карачи пиалы, принимая покаяние хана.

А когда веселье набрало силу, Шах-Али вышел из-за стола.

— Все ли мои враги здесь? — спросил казанский хан у мурзы Бурнаша.

На правом глазу у Шах-Али было бельмо, и оно казалось белее обычного.

— Почти все, хан, — отвечал мурза, заглядывая в левое око господину. — Если ты не расправишься с ними этой ночью, то завтра они посчитаются с тобой.

Желтые глаза казанского хана хищно наблюдали за веселым застольем.

— Жаль, что у меня нет выбора. Свяжите их и приволоките в ханскую темницу.

— Строг уж ты больно, царь, — укорил казанского хана князь Палецкий. — Здесь, почитай, сто мурз будет, неужели всех хочешь обесчестить?

— Я не собираюсь отменять своего решения. Исполнять! — прикрикнул Шах-Али на стрельцов. — Вяжите мятежников!

Молоденький музыкант в длинном, не по росту кафтане с ужасом наблюдал за тем, как стрельцы вытаскивали из-за стола степенных мурз, вязали им руки поясами и волокли по лестнице. С них спало прежнее величие, как по осени с деревьев слетает листва, отжившая свой век.

— Чего же ты застыл, юнец? Играй! — прикрикнул хан на музыканта.

Тот, дрожа от страха, приложил свирель к губам. Протяжно и громко, нагоняя беду, завыл рыжий пес. Подняв голову и прижав короткие, почти волчьи уши к голове, он словно пел песнь-скорбь.

— А ну, пошел прочь! — поднял с дороги камень дервиш и швырнул его в зловещую фигуру пса.

Обломок пролетел совсем рядом с собакой, с громким стуком ударился о деревянный плетень и потонул в грязной луже. Рыжий пес недовольно повел головой в сторону дервиша и не спеша затрусил с базара прочь, увлекая за собой разномастную свиту. Свора собак неторопливо побежала вдоль базара, а потом скрылась за торговыми рядами.

Ураза-байрам закончился.

Кончилась золотая осень, и на пожухлую траву, словно тополиный пух, повалил легкий снег. Он весело кружился на порывистом ветру среди островерхих минаретов и оседал на поредевших кронах. Снег забелил дороги и нехотя таял в грязи. Горожане понадевали длиннополые полушубки и теплые малахаи. На первый снег весело и дружно выбежали ребятишки. А мимо в волчьих шубах, не обращая внимания на забавную возню детворы, ко дворцу Ширина подходили карачи.

Время было полуденное. Нур-Али ждал гостей.

— Хвала Всевышнему! — говорил входивший.

— Слава Аллаху! — отвечал эмир.

Последним пришел Кулшериф.

— Мир дому вашему, — поздоровался старик.

— Слава Аллаху! — дружно поприветствовали сеида собравшиеся.

Кулшериф устроился на зеленой подушке, которую устилало покрывало с вышитыми тюльпанами. Длинная желтая бахрома чуть касалась пола, слегка волнуясь под легким сквозняком.

— Здесь собралась вся Казанская земля, — Нур-Али одним взглядом сумел охватить присутствующих, — и я хочу спросить у вас, что мы будем делать с Шах-Али? Мало того что мы отдали город без единого выстрела, так он хочет укрепить Казань урусскими дружинами. Не пройдет и полгода, как царь Иван вытеснит нас с земель предков.

— Что ты предлагаешь, Нур-Али? — спросил из дальнего угла арский эмир.

Как мулла слушает голоса верующих, которые кажутся ему музыкой, так Нур-Али сейчас слушал тишину. Он сумел сосредоточить на себе взгляды всех собравшихся. Даже сеид ждал его слов. А не сделаться ли ему самому ханом? Пускай он не такой родовитый, как Шах-Али, но он силен, богат и всегда может рассчитывать на помощь многочисленного клана Ширин. Среди его родственников есть даже визирь при дворце султана Сулеймана, и если власть достанется древнейшему роду Ширин, то можно рассчитывать на благосклонность величайшего из смертных. Дай же тому случиться — притронулся Нур-Али пальцами к курчавой, слегка седеющей бороде.

— Нужно отписать Чуре Нарыкову, который сейчас находится в Москве у царя Ивана, что мы не желаем такого хана, как Шах-Али, который проливает кровь безвинных. Мы ему отпишем, пусть уж лучше нами правит урусский эмир, чем ненавистный Шах-Али. А там — все в руках Всевышнего. Амин!

Зима круто входила в свои права. За первым снегом ударил мороз; на Москве-реке появилась наледь, словно короста на теле убогого. Бабы с коромыслами на плечах, поругивая крепкий морозец, спускались к небольшой полынье. А потом, черпнув стылой воды, неторопливо поднимались по крутой тропинке к срубам, из закопченных труб которых ласково и тепло клубился серый дым.

Был канун святок. Крещение Господне, и Москва в это время была одета по-праздничному. Лучшие люди повелели сенным девкам извлечь со дна сундуков бобровые шубы и, свысока глядя на худородных, шествовали по стольной в наряде. Бабы были в ярких меховых накидках. На папертях больше обычного нищих, а в соборах стройные мужские голоса прославляли Спасителя.

Лютовали крещенские морозы. Стыло кругом. Однако московские улицы вечерами были многолюдны. Нарушая наказ митрополита, бегали лукавые скоморохи и ряженые, звенели бубенцами и стучали в барабаны. Спешили от одного дома к другому.

— С крестником вас!

Ряженые надевали забавные хари и заглядывали в окна. И иной раз, позабыв про святой праздник, с перепугу чертыхнется иной православный:

— Тьфу ты, что за дьявол!

А ряженые уже бежали к следующему дому, предупреждая о состоявшемся крещении звоном серебряных бубенцов.

Чура Нарыков вышел во двор и с интересом разглядывал ряженую толпу. Видеть такое приходилось впервые. Он улыбался во весь рот, глядя на развеселые и удалые толпы веселящихся скоморохов.