Любовный приворот для одноклассницы - Елена Граменицкая

– Надо уметь проигрывать… шельма!

Она пару раз порывалась спросить, в чем состоял его пресловутый проигрыш, но предупредительный жест Максимильяна останавливал ее:

– Лучше не трогай!

На ее подушке лежали белоснежные восковые розы. Максимильян закрыл дверь номера и, не сказав ни слова, сразу прошел в ванную комнату.

Мария, затаив дыхание, опустилась на край кровати и дрожащей рукой коснулась лепестков.

В ту ночь они не занимались любовью.

Макс прижал ее к себе и лежал молча, дыша ею.

Он больше всего на свете боялся получить отрицательный ответ, а она боялась вопросов.

Оба замерли в тишине, прислушиваясь к ударам сердца, мечтая каждый о своем и даже не догадываясь, насколько похожими были их мечты.

Маша притихла в объятиях уснувшего Максимильяна, наблюдая, как на небе медленно гасли звезды, приближая рассвет последнего дня. Ей безумно хотелось плакать, но было страшно разбудить мирно посапывающего, утомившегося от переживаний ангела-хранителя.

Весь путь до аэропорта, занявший не более часа, прошел в тягостном молчании. Клайв сосредоточенно вел машину, стараясь исправно соблюдать правила движения и не попасться на глаза внимательным и придирчивым полицейским. Остатки буйной ночи еще не выветрились из его головы.

Не проронив по дороге ни слова, он припарковал машину на подземной стоянке аэропорта и жестом пригласил спутников выходить.

Маша шла на автопилоте, гоняя в голове одну-единственную фразу, позволяющую ей держаться: «Поплачу потом».

Макс за все утро произнес от силы несколько дежурных слов, за завтраком попросив крепкого кофе и потом коротко поприветствовав смешного, всклокоченного, похожего на подгулявшего клоуна Клайва.

Англичанин закатил опухшие глаза и, прижав руки к груди, изобразил искреннее раскаяние.

Они приближались к паспортному контролю. Маша боялась смотреть на своего друга. Если бы их взгляды нечаянно пересеклись, то сдерживаемые с раннего утра слезы хлынули бы ручьем. Ей удавалось улыбаться, автоматически отвечать на реплики Клайва. В момент расставания она шагнула к Максимильяну и позволила себе сделать глубокий вдох, стараясь запомнить запах теплого молока с медом, что исходил от его кожи.

Она не осмелилась смотреть ему в глаза, лишь любовалась красиво очерченными губами, которые шептали:

– Когда ты решишь… если ты решишь вернуться, – поправился парень, и Маша почувствовала его боль, – черкни мне пару фраз в Фейсбуке.

Она молча кивнула, переведя сухой воспаленный взгляд на еще не до конца протрезвевшего англичанина. Тот театральным жестом вырвал из своей груди трепещущееся в руках сердце.

«Паяц! Мне будет не хватать тебя тоже».

Потом Маша все же подняла глаза на Макса и на кратчайший миг словно коснулась его души, изо всех сил желая согреть своим теплом. Она мечтала в последний раз дотронуться до его нежных губ хотя бы кончиками пальцев, но не посмела.

«Я недостойна тебя. Прости и скорее забудь».

Не сказав ни слова, она исчезла за стеклянной кабинкой пограничного поста. Максимильян обреченно поник головой. Две глубокие складки прорезали его лоб. Лик боттичеллиевской Мадонны поблек, теряя краски, подернулся сажей.

– Как думаешь, Старик, она взаправду ушла? Опять?

– Поживем – увидим…

…Регина молчала, услышав признание Михаэля и просьбу о благословении. Ее темные как ночь глаза смотрели на Кристину. Каменное лицо колдуньи не выражало никаких чувств. Михаэль, отведя испуганный взор от кормилицы, взял ледяные дрожащие пальцы любимой и попытался согреть в своих руках.

Мучительное, мертвенное молчание прервал отчаянный крик сойки, пронесшейся над лесной хижиной.

– Назовешь дочь Анной, в честь нашей матери, Маленькая Птичка, – вдруг произнесла Регина, потом повернулась к Люстигу и тем же спокойным тоном закончила: – Ты не можешь взять Кристину в жены. Когда я просила тебя заботиться о ней как о сестре, то не кривила душой. Вы рождены от одного отца, краснодеревщика Вильгельма из Фогельбаха. Твоя мать Магдалена, поддавшись мимолетной страсти, понесла от него и, разрешившись от бремени в стенах этого дома, была вынуждена оставить ребенка мне, опасаясь гнева барона. Ваш ребенок зачат от кровосмешения.

Кристина жалобно вскрикнула и без чувств сползла на земляной пол хижины. Михаэль бросился ей на помощь. Он поднял безжизненное тело молодой женщины и бережно отнес на кровать. Потом повернулся к кормилице, глаза его сверкали яростью.

– Что такое ты говоришь! Как это могло произойти? Ради чего ты хранила проклятую тайну?

Регина была холодна и невозмутима.

– Молчи, глупец! Ты нарушил клятву, данную мне! – Лицо ведьмы-отшельницы скривилось от боли. – Видно, не обошлось здесь без вмешательства темных сил. Рогатый перевертыш справлял жатву?! Знаешь ли ты, что сердце Кристины изначально обещано другому? И теперь тот несчастный покалечен, искровавлен, повержен ниц. Он стоит на краю между жизнью и смертью!

Михаэль опустился на стул и, сжав виски, пытался успокоить нечеловеческую боль, раскалывающую его голову на части.

– Откуда ты знаешь, что Вильгельм Кляйнфогель мой отец? – выдохнул он.

– Мне ли не знать, от кого понесла моя слабая на передок сестра? – Голос Регины, словно раскат грома, прокатился по темным углам хижины.

– Сестра… – только и смог вымолвить уничтоженный Михаэль. – Это невозможно…

– Отнюдь! – отрезала кормилица.

Ведьма поднесла к губам бледной как смерть Кристины пузырек с эликсиром. Девушка прерывисто вздохнула, открыла пустые глаза, и в тот же момент целебный настой погрузил ее в спасительный сон.

– Ей нельзя возвращаться в Фогельбах. До отца дошли грязные сплетни, и он не примет обесчещенную дочь. Вильгельм давно оголил свой разум. Посвятил себя служению идолу, забыв о главной благодати – свободе выбора. До разрешения от бремени Маленькая Птичка останется у меня. Потом решим. – Вцепившись взглядом в недоумевающего Михаэля, Регина закончила: – И не перечь. Ты немало дров наломал… Скажи спасибо, что не заставляю тебя разлюбить ее. Над этим я не властна. Но побойся своего справедливого и доброго Бога, не веди под венец ту, которую обязался хранить как сестру.

Голова Михаэля без сил опустилась на стол.

Регина, тяжело вздохнув, вышла из сеней, тихо прикрыв за собой дверь. Подняла глаза, налитые долго сдерживаемыми слезами, к низкому свинцовому небу. В тот же миг она по-волчьи оскалила зубы и бросила со злостью:

– Не сомневаюсь, ты все слышал. Следишь за людьми, что-то вынюхиваешь и выискиваешь, словно шакал!