Аферистка - Кристина Грэн

— Сними сейчас же эту гадость, — приказала она сыну тоном, не терпящим возражений.

Йоханнес Бреннер бросил на мать испуганный взгляд и с жалкой улыбкой достал ключ из кармана. Подойдя ко мне, дрожащими руками снял наручники. Я хотела придушить его, но он быстро спрятался за спину матери.

— Простите его, пожалуйста, у моего мальчика довольно странный юмор, но, в сущности, он совершенно безобиден. Ему необходима подобная прелюдия. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Йоханнеса испортила его бывшая жена, эта мерзавка.

— Оставь ее в покое, мама.

Она бросила на сына суровый взгляд, и он тут же сник.

— Твоя жена была мазохисткой. Прекрасная, как ангел, она тем не менее оказалась извращенной женщиной. Вам нехорошо, дитя мое? Присядьте, пожалуйста. Хотите, Йоханнес принесет вам что-нибудь выпить?

Я опустилась на стул:

— Коньяку.

Йоханнес принес мне коньяк, а потом, опустившись передо мной на колени, стал массировать мне запястья.

— Надеюсь, я не причинил тебе боли? Все это было шуткой, как сказала мама.

Я молчала, меня душила ярость.

— Счастливого Нового года, дети, — улыбнулась мать Йоханнеса и подняла бокал с шампанским.

Было шесть часов утра. Ночь сменилась серым, пасмурным утром. Фильм, в котором мы только что снимались, достоин премии «Оскар». Впрочем, лучше бы уничтожить его. Вся жизнь, от начала до конца, была чередой сцен, поставленных безумным, жестоким, странным, жаждущим власти режиссером, который эксплуатировал тщеславных актеров, играя на их чувствах. Бреннер не был тем, кем казался, я тоже не такая, какой кажусь окружающим. Железная мать Бреннера оказалась старой одинокой алкоголичкой, отправлявшейся в поисках любви в паломничества по святым местам. Оба они — каждый на свой лад — были сумасшедшими людьми. Богатство спасало их от возможных неприятностей, но не от самих себя и не друг от друга.

Мать Бреннера предложила мне компенсацию в пять тысяч марок за моральный ущерб и увеличила сумму до пятнадцати тысяч, видя, что я тру запястья. Я могла бы выкачать из них больше, но у меня не было сил торговаться. Я чувствовала себя смертельно усталой, и мне хотелось только одного — добраться до гостиницы и лечь спать. Я отказалась от приглашения позавтракать и выпить шампанского, сославшись на то, что обычно никогда не ем утром. Мать Бреннера выразила по этому поводу сожаление. Я подумала, что орангутанги, наверное, лучше понимают чувства людей, чем эта странная парочка. Возможно, мать Бреннера действительно понимала, что ее сын — настоящее чудовище, перед которым я испытывала ужас. Я боялась даже подумать о том, как далеко он мог бы зайти, не останови его старуха. Если бы произошло самое страшное, она, наверное, помогла бы своему чаду избавиться от трупа.

Они боялись оставаться наедине, а я стремилась быстрее покинуть этот дом. Я подождала, пока старуха выпишет чек. Все это время я избегала смотреть на Йоханнеса. Если бы я подняла на него глаза, то, возможно, у меня началась бы истерика, или меня вырвало бы, или я набросилась бы на него. Я не сказала хозяйке дома, что ей следовало бы показать своего сына психиатру или лучше стерилизовать его. А она не сказала мне о том, что считает меня алчной шлюхой, которая ни у кого не вызывает жалости и сочувствия.

Ее сын гладил куклу. Он не стал объяснять мне, что произошло бы, не вернись мать столь неожиданно домой. Новый год начинался со старой лжи, и так было всегда.

Йоханнес Бреннер, провожая меня до двери, старался не смотреть на меня. Кроме чека, я получила в подарок маленького плюшевого медвежонка из его коллекции. В ухе игрушки поблескивала серьга с небольшим бриллиантом. Мать Бреннера пожелала мне на прощание «Нарру New Year». Во время поездок по святым местам она выучила несколько английских слов. При других обстоятельствах эта старуха показалась бы мне смешной и нелепой. Я отшатнулась, когда Бреннер хотел на прощание поцеловать меня в щеку.

— Не все можно купить за деньги, — заявила я.

Меня обрадовал его испуг. Бреннер захлопнул за мной дверь, замок негромко щелкнул. С таким звуком захлопываются двери в домах богатых людей.

Водитель такси выглядел устало. Ему надоело развозить людей по улицам города. Я подарила ему плюшевого медвежонка с бриллиантом. Я не хотела владеть им, как и миллионом Геральда. Его долговая расписка все еще была у меня, но я не собиралась взыскивать по ней деньги. Геральд и Герман потерпели неудачу, осуществляя свой новый честолюбивый проект. Я получила эти сведения от частного детектива, которого наняла, чтобы навести справки о своих старых знакомых. Оба предпринимателя исчезли, оставив после себя строительные площадки и долги. Впрочем, я была рада, что Геральд вновь оказался банкротом. Хотя и не сомневалась, что он снова возьмется за старое, опять ввяжется в какой-нибудь проект.

Я надеялась, что мы больше не встретимся в этой жизни. Тот, кто не любит меня, является моим врагом, а значит, весь мир для меня населен врагами. И я обманываю их, хотя мое собственное положение довольно безнадежно, несмотря на то что на моем банковском счете в Цюрихе лежат три миллиона двести семьдесят пять тысяч марок. Если бы Бреннер осуществил свою угрозу, все эти деньги пропали бы. Стали бы собственностью банка. Мысль об этом ужасала меня.

На улицах было тихо, мимо меня прошли несколько пьяных, сильно шатаясь и что-то напевая себе под нос. Белые заснеженные улицы и серые дома. Снег в городах никогда не бывает девственным, он всегда грязный. Но только в городах я чувствую себя как дома. Пластиковые карточки защищают меня от холода, а чистые теплые постели в гостиницах манят своим уютом. Таксист поинтересовался, весело ли я провела новогоднюю ночь. Я рассмеялась, и у меня на глазах выступили слезы. Коэн писал песни о «прекрасных неудачниках». Нет, я больше не надеялась на то, что он найдет меня. Ведь мне шел уже тридцать четвертый год.

Кубинцы посадили в память о Кларе дерево и прислали мне его фото. Кроме дерева, на снимке были изображены улыбающиеся дети на фоне мемориальной доски. Очень трогательная фотография. Свой тридцать четвертый день рождения я отпраздновала вместе с Карлом, который специализировался на межпозвоночных хрящах. Он стал моим лечащим врачом и в свободное от работы время — любовником. Карл, конечно, женат, как большинство мужчин в его возрасте. Он очень трепетно относился к гонорарам и считал каждый пфенниг.

Карл установил, что жена дорого обходится ему. Ночь с ней (а он занимался с супругой сексом дважды в месяц) стоила, по его расчетам, семь тысяч марок. Он называл жену фригидной и слишком дорогой женщиной. На платоническую любовь Карл был не способен.

С тех пор как я приняла решение жить честно и праведно, у меня начались сильные боли в позвоночнике. Кроме того, я страдала от бессмысленности жизни. Карл называл мои боли психосоматическими. Я была для него интересным случаем в его медицинской практике и к тому же скромной любовницей, довольствовавшейся малым. Апартаменты в гостинице «Рафаэль» я оплачивала сама. Квартира Карла располагалась поблизости.