Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер

Он частенько представлял себе их прибытие к Великой Ордалии, но в отсутствие уверенности в успехе похода образы эти оставались неясными, будучи укутанными смутной пеленою надежд. Глазами своей души он всегда видел себя стоящим рядом с Мимарой, выносящей Суждение Оком, а Святой Аспект-Император и его двор при этом взирали на… и…

Каким же глупцом он был!

Пример Пройаса вопиял так громко, как это только было возможно, но горе сделало его уши глухими, позволив продлить дурацкое чувство безнаказанности. У них было Око! Сама Шлюха направила их пути к тому, что должно случиться здесь! Или к тому, что они навоображали в своих вымученных фантазиях. Несмотря ни на что, Акхеймион в своих умозаключениях предпочитал простоту – проистекающую из священных писаний и мифов очевидность того, что непременно произойдёт по их прибытии. Судьба ожидает их!

Но Судьба, как подметил некогда знаменитый Протатис, облегчает лишь труды прорицателей. Это рабская цепь, а не королевские носилки – во всяком случае, для таких, как он и Мимара. Судьба лишь насмехается над подобными им.

И, что ещё важнее, Анасуримбор Келлхус – дунианин. Сложности и запутанные схемы – его удел по праву рождения. Конечно, Великая Ордалия была лишь очередным перекрёстком, развилкой, с которой начинался путь гораздо более тягостный и смертоносный. Ибо они прибыли к самому порогу Голготтерата…

Конечно, они пребывали ныне в тисках смертельной опасности.

Конечно, никто не поверит им, вне зависимости от того, какое Суждение вынесет Око…

И посему Друз Акхеймион шёл, всё так же мирясь с нависшими над ним угрозами и проклятиями, как и в давние дни, и всё так же терзаясь своими оплошностями и неудачами, как и тогда, когда был ещё юным. Старый волшебник не понимал, что ему делать, зная лишь, что в его душе есть место любви, но при этом ему доставало мудрости, дабы полагать это поводом для ужаса, а не надежды.

* * *

Вопросы громоздились грудой – один на другой…

– Мы прибыли сюда, чтобы судить его, мама. Келлхуса.

Эсменет недоверчиво уставилась на неё.

– Мы?

– Акка и я.

Они сидели – колени к коленям – на покрытом ковриками полу, две фигуры, озарённые светом и окружённые темнотой. Мимара ужинала водой и жареной кониной, пока Эсменет рассказывала обо всём, что случилось в Момемне со времени бегства дочери – повествование, быстро перешедшее в перечисление ужасных преступлений и махинаций Кельмомаса. Она позаботилась о выборе слов и осторожничала с деталями, опасаясь, что они могут вызвать у неё очередной, ещё более сильный приступ горя и гнева. Но вместо этого её речи, подобно шагам, унесли её прочь от блужданий вдоль стен, канав и храмов столицы к чудесному возвращению к ней её дочери. Живой!

Оно сокрушило её – их колдовское путешествие через Пустошь в компании мужа и сына-чудовища. Муки и тяготы этого пути уничтожили в ней все прочие страдания, и за это она была ему благодарна. В этом отношении утраты и скорби не отличаются от роскошных убранств – если душа носит их на себе достаточно долго, то начинает воспринимать это как нечто заслуженное – даже как само собой разумеющееся.

А затем… Мимара. Этот необъяснимый дар её возвращения…

И она сама теперь мать! Ну, или почти что… Принёсшая вести не о утратах, а о дарах…

Что были также и утратами.

– Ты носишь… – сказала Эсменет, слыша в ушах всё усиливающийся шум. – Ты носишь ребёнка Акки?

Глаза Мимары опущены долу, но в них ни угрызений совести, ни раскаяния.

– Это всё я, – произнесла дочь, рассматривая собственные пальцы. – Я-я… соблазнила его… я хотела, чтобы он учи…

– Соблазнила? – услышала Благословенная императрица скрип собственного голоса. – Что, вот так вот просто? Или ты приставила нож к его горлу, заставив Акхеймиона отдать своё семя?

Сердитый взгляд, казалось, разрушивший нечто вроде зазора неизвестности и взаимного незнания, ранее пролегавшего между ними. Все старые распри вспыхнули с новой силой.

Нет-нет-нет-нет…

– Возможно, именно так я и поступила, – холодно сказала Мимара.

– Поступила как?

– Отняла у него его семя.

– И тебе для этого понадобился нож?

Нет-нет-нет-нет…

– Да! – с жаром воскликнула её дочь. – Ты! Ты была моим ножом! Я использовала своё сходство с тобой, чтобы соблазнить его!

Мимара даже улыбнулась и слегка подалась вперёд, словно её согревали терзания своей старой мишени для нападок и претензий.

– Он даже выкрикивал твоё имя!

Так много. Так много обид. Так много разбитых надежд. Благословенная императрица вскочила и, шатаясь, бросилась через обрамлённый кожаными стенами сумрак, награждая всякого осмелившегося обратиться к ней убийственным взором.

Так много. Так много закрытых пространств, швы, подобные вшитым в прямо толщу Умбиликуса венам. Причудливые регалии Империи, нёсшей гибель и разорение всему остальному миру. Она едва не завизжала на Столпов, оказавшихся у неё на пути. А затем, освободившись от Умбиликуса, оказалась снаружи, рухнув на колени под опрокинутой чашей ночи. Наконец-то!

Свободна…

Открывшееся ей зрелище не было постигнуто сразу всем её существом. Она, казалось, остолбенела, став чем-то вроде скользящих и вибрирующих кусочков самой себя. Сперва простёрлись вверх её руки, затем выгнулась назад спина. Оно – это зрелище – приковало к себе её взгляд, зацепило лицо, а затем пленило и всё остальное – мысль, дыхание, сердцебиение – всё, кроме каменной неподвижности фигуры.

Чёрный призрак Голготтерата, вздымающийся безмолвной и болезненной тенью из огромной серой чаши Окклюзии.

Она застыла перед тем, что казалось предвестником эпохи опустошения.

Это именно то, на что оно похоже?

И содрогнулась от собственного скребущего горло дыхания.

Это происходит именно так?

Гибель Мира.

Ордалия заполняла большую часть находящихся меж ней и Голготтератом пространств – бесчисленные холщовые лачуги, жмущиеся к корням Окклюзии и размазанные, словно известь, по плоским, как стол, просторам Шигогли. Она видела адептов, шествующих в вышине и патрулирующих периметр лагеря, а на простёршейся внизу пустоши различала пыльные шлейфы боевых колонн, окружающих чудовищные укрепления…

И Рога… она видела Рога – именно такие, как ей доводилось читать – и их жуткое мерцание.

Мы прибыли сюда, чтобы судить его, мама.

Поначалу Эсменет не замечала одинокого путника, бредущего сквозь темноту в основании этой ужасающей перспективы, однако же стоило ей бросить в ту сторону взгляд, как она тут же узнала его, хотя ей и понадобилось целое мгновение, чтобы согласиться с этим.