Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек

отправил целую команду на юг Франции, где они перерыли всю сельскую местность, но вернулись в Нью-Йорк с пустыми руками. Задним числом понятно, что это предприятие не могло закончиться чем‑то бóльшим, и все же объявление, хоть и исправляет ошибку в годе, допущенную в письме Чики, расходится с ним в куда более важных деталях. Не так важно, что Корнелл поместил своего брата в Париж, в то время как на самом деле он тогда застрял в Мехико: по иронии судьбы, эта подробность позднее спасла того, кто тащил негативы в своем рюкзаке. Но почему рюкзак превратился в чемодан, а Бордо – в Марсель? И главное – почему консульство Чили стало неопределенным «латиноамериканским консульством»? Разве Корнелл не знал, что, когда хочешь восстановить истину или ищешь сокровища, точность зацепок принципиальна?

И тут тебе кажется, что ты догадалась. Легкий смешок сводит на нет все измышления, легкий смешок, представляешь ты, достигший внутреннего уха Корнелла Капы, когда тот, перед тем как дать объявление в «Фото», начал планировать экспедицию в Чили.

– Забудь об этом, слышишь? Не буди лихо, пока оно тихо.

Может быть, негативы и были в Чили, но там все молчали. Негативы снова стали опасными, как и в ту пору, когда Чики крутил изо всех сил педали, чтобы не попасть в лапы немцам. Маловероятно, но они оказались снова в изгнании: в Мексике, Париже или в любой другой стране, где могли получить убежище чилийцы, бежавшие со своей родины, которая когда‑то была так гостеприимна по отношению к испанским беженцам.

«Когда один путчист умирает, появляется другой. В Испанию возвращается свобода, и это прекрасно, но в Чили они все еще творят свои грязные дела. Хочешь, чтобы кто‑то плохо кончил из‑за подозрений, что имеет какое‑то отношение к старым фотографиям? And what’s the difference, anyway[307] – мне, Шиму и Герде?»

Корнелл вспоминает брата по нескольку раз на дню, он все еще часто видит его во сне, и иногда эти напряженные сновидения будят его по ночам. Именно Банди пробуждает в нем тревогу, тревогу, которой переполнена его жизнь, и раз сейчас у него есть ощущение, что он почти слышит брата, почему бы не вызвать его, чтобы попросить совета? Кто сможет дать совет лучше, чем старший брат, прошедший через войны и бегство, угрозу изгнания и всевозможные режимы? Но великому Роберту Капе не понять, что сегодня сгубить может не только политика. “Wha’s the difference, anyway”, не говори это мне, Боб. Только не тогда, когда я спать не могу из‑за твоих негативов и буду искать их, пока жив…»

В порыве одолеть чувство неблагодарности Корнелл больше не слышит голос брата. «Я подумаю об этом завтра», – говорит он себе, поправляет одеяло и снова засыпает.

Общий корень слов «обретать» и «изобретать» напоминает: чтобы что‑то найти, нужно обратиться к памяти как к форме воображения. И все же, отправляясь на поиски, иногда можно сделать непредсказуемые открытия. Так, воображаемый ночной диалог между Корнеллом и Робертом Капой открыл новую подсказку. Она была и раньше, черным по белому, но ты ее не замечала. Корнелл Капа не знал, что негатива «Смерти республиканца» нет ни в одной из трех коробок, и даже собравший их человек не мог об этом помнить. Но самого Банди, раздобывшего фальшивые документы, чтобы вытащить его из концлагеря, Чики не забыл. Настало время отплатить ему тем же, даже если он ничего не мог сделать, кроме как добавить к своей фразе словечко «all» – «все». Да, именно все.

Но, возможно, его утверждение «I put all Bob’s negatives in a rucksack» не до конца убедило Корнелла Капу. Поэтому он мог позвонить Чики и надавить на него с вопросом, был ли этот конкретный негатив в багаже, оставленном в Марселе.

– В Бордо.

– Да какая разница! Был он там или нет?

– Думаю, был.

– Но ты же пишешь, что взял все негативы, – это значит, что и этот там был?

В трубке воцаряется тишина или слышится мяуканье: кошка пользуется тем, что хозяин замер с трубкой в руках, чтобы привлечь к себе внимание.

– Эта фотография была среди тех, которые я передал Хуану Негрину; вероятно, там же был и негатив.

Корнелл понимает, что больше из него ничего не вытянуть. Рассердившись, он заявляет, что Чики мог бы по крайней мере подтвердить в письменной форме, что «Смерть республиканца» – подлинный снимок, ведь в лаборатории в Париже работал именно он.

– Что тебе от меня нужно? Свидетельство о смерти? Тебе что, их мало? Я написал, что постарался сохранить все фотографии твоего брата, больше я ничего сделать не могу; пожалуйста, Корнелл, оставь меня в покое.

Корнелл, смирившись, передает привет Леоноре и, закончив бесполезный телефонный разговор, отдает письмо секретарше.

Тем временем взволнованный разговором Чики силится вспомнить вопреки своей воле. В зеленой коробке – работы Шима, в коричневой – вырезки. Может, среди них? Или в красной коробке, вместе с битвами под Мадридом, Брунете, Теруэлем…

Затем он вспоминает, как сделал перерыв, чтобы разложить негативы Фреда Штайна и посмотреть, сколько еще осталось места. Он помнит серию фотографий Герды за пишущей машинкой, помнит, что даже у него ее портреты получались неплохо – настолько она была фотогенична! И неважно, что ему пришлось оставить их в Париже, вместе с большей частью своих собственных работ. Снимки, которые Банди хотел иметь у себя, он все увез с собой: начиная с той единственной фотографии, на которой они вместе и Банди на седьмом небе от счастья рядом с Гердой.

Может быть, Чики, не раз перепечатывавший это фото за годы работы в студии Роберта Капы, удивился, почему на этом драгоценном снимке улыбка Герды так выбивается из череды тех, что освещают все остальные ее портреты. А потом, осмеливаешься ты представить, он поддался любопытству посмотреть всю серию под увеличительным стеклом.

Вот она, обычная история, обычная сцена. Герда сидит за столиком с красивым молодым человеком, тот смеется, шутит, флиртует с ней. Как только он встает позвать официанта или куда‑нибудь уходит, появляется Банди и садится на только что освободившийся стул. Он улыбается, улыбается Герде, сказав нечто такое, что из уст парня из Будапешта звучит как шутка («Не могу оставить тебя одну даже на мгновение!»), но на самом деле говорит о всеобъемлющей любви к этой девушке, хотя ей и нравится шутить и флиртовать с другими. Девушка усмехается, и на фотографии ее улыбка выходит слегка неестественной, но на самом деле в этой девушке нет ничего неестественного и