Фарландер - Кол Бьюкенен

— Не отставайте, — бросил он через плечо, даже не став убеждаться, следует за ним кто-то или нет.

Регуляторы переглянулись и последовали.

В любом другом порту Мидереса внезапное появление военного галеона без опознавательных знаков, если не считать таковым нейтральный черный флаг, и с немалыми боевыми силами на борту вызвало бы немалую тревогу.

В Чиме, однако, к такого рода зрелищам давно привыкли. Вот почему, когда корабль пришвартовался у пристани и прибывшие на нем по-военному четко и дисциплинированно сошли на берег, лишь с полдюжины портовых нищих, в большинстве своем бывших моряков, калек и стариков, выказали некоторый интерес, угасший, однако, как только они поняли, что на подаяние рассчитывать не приходится. Только один из них, мужчина лет сорока с лишком, с обмотанным куском кожи обрубком вместо левой руки, задержал взгляд на молчаливых гостях. Бывший солдат имперского легиона, еще сохранивший некоторую ясность ума, отметил и армейские татуировки на обнаженных запястьях приезжих, и военную форму под штатской одеждой, и сдержанность в поведении.

Штурмовики, решил ветеран-калека, и отодвинулся подальше в тень, откуда продолжал наблюдать за чужестранцами. Их офицеры подошли к городскому стражнику. Недолгие переговоры завершились неким соглашением. К первому стражнику присоединились другие. Привели мулов. Матросы прибывшего корабля спустили на пристань тяжелые ящики, в которых вполне могло находиться, например, золото, и погрузили их на запряженные мулами повозки, после чего небольшая процессия под командованием офицера и в сопровождении стражников направилась в город.

Оставшиеся, человек семьдесят, получили приказ разойтись и расположились на отдых под утренним солнышком. Время от времени небольшие группки, снабженные деньгами и инструкциями, отправлялись с поручениями: купить мулов, зелов, припасы.

Забыв на время о пагубных влечениях, калека ветеран наблюдал за происходящим на пристани с недоумением и странной ностальгией, задаваясь вопросом: кто же те глупцы, что накликали на себя гнев Империи?

Ворвавшийся в раскрытое окно башни колючий ветер принес с собой запах сырости, предвещающий дождь. Посмотрев на темнеющее, предгрозовое небо, Ошо плотнее завернулся в толстое одеяло и зябко повел плечами.

«Вот и буря надвигается. Вдалеке, над горными вершинами, собирались угрюмые тучи. А ведь последняя пронеслась только-только. Да, зима нынче приходит рано».

Мысль эта не принесла ему радости. Здесь, в горах, Ошо не ждал от зимы ничего хорошего. От постоянной сырости болели кости, и каждое движение причиняло боль. Шли годы, и теперь даже такой простой акт, как утренний подъем, давался напряжением сил и воли. Зимой он в полной мере ощущал бремя прожитых лет, так что оснований для неприязни хватало.

«Старею, — подумал Ошо. — Раньше я такими сомнениями не терзался».

Басо — в худой, хлопающей на ветру рясе — торопливо пересек монастырский двор. Провожая старого друга взглядом, Ошо уже собрался окликнуть его, но в последний момент остановился. Нахмурился.

Басо? Нет, не может быть. Басо ведь мертв.

Ошо присмотрелся. Разумеется, внизу был не Басо, а Кош — с покрасневшими от холода ушами, съежившийся от пронизывающего ветра. Вечно голодный, он исчез за дверью в кухню, рассчитывая, конечно, подкрепиться еще до завтрака.

Известие о смерти Басо потрясло его. Там, во дворе, слушая с другими рошунами Провидца, рассказывавшего о гибели их людей в Косе, Ошо буквально окаменел от горя. Грудь сдавило так, что он не мог дышать и даже подумал, что это сердечный приступ. Такое случилось с ним впервые в жизни. Он не знал, что сказать, и не смог ничего сделать. Не смог быть тем, кем был для своих людей все последние годы.

Сохранить лицо помог Эш. И еще Бараха. Они взяли на себя его бремя. Они подтвердили, что исполнят долг ордена. Это благодаря им он, Ошо, вернулся к свою комнату, закрыл плотно дверь и уже наедине с собой предался горю.

Перед глазами встал вдруг образ из далекого прошлого: расколотое молнией небо и смеющийся Басо. Ошо улыбнулся. Забавный эпизод.

Это было на второй день их бегства из родной страны. Бегства вынужденного, после окончательного поражения Народной армии в сражении под Хунгом. Ошо был единственным генералом, сумевшим выбраться из смертельной ловушки. Отступая с боем, остатки армии добрались до уцелевших кораблей, стоявших в тридцати лаках от Хунга. В беспорядке, не успев запастись провизией, они подняли паруса, отдавая себе отчет в том, что утратили родину, что их единственная надежда — изгнание и что даже эта надежда призрачна, потому что вражеский флот тоже поднял паруса и начал преследование.

Не располагая преимуществом в скорости, они оказались в западне, прижатые к берегу, горстка судов, обреченных на гибель, поскольку с одной стороны к ним приближался неприятель, силы которого превосходили их втрое, а с другой надвигался шторм.

Они вверили свою судьбу удаче и повернули навстречу шторму.

Басо был тогда мальчишкой лет шестнадцати, не больше. Многие после поражения и погрузки на корабли сбросили неловкие доспехи, чтобы не утонуть. Многие, но не Басо. Он носил их с гордостью, словно бросал вызов опасности. То были страшные часы. Казалось, все пропало. С дрожащих губ срывались молитвы, обращенные к предкам. Выл ветер, стонали снасти, ломались мачты, и волны перекатывались через палубу, унося с собой людей, опрокидывая суда. Никто уже и не верил, что выберется из этой переделки живым. Даже Ошо поддался отчаянию, хотя держал свои страхи при себе и даже раздавал приказания, демонстрируя напускную бодрость.

И вот тогда, посреди этого кошмара, когда корабль провалился в пучину, когда палуба ушла из-под ног и небо взъярилось над головой, Басо расхохотался, бесшабашно и дерзко, отринув страхи и тревоги о прошлом и будущем. Да, вот тогда Ошо и сам распрямился и взял у парня ту отвагу, которой так ему не хватало и в которой он нуждался более всего.

Трудно поверить, но вот уже и Басо нет, как нет и многих из тех, с кем Ошо покинул родину. Оставшихся можно пересчитать по пальцам одной руки: Кош, Шики, Ченг, Провидец Шин, Эш. Только они и связывали Ошо с далеким прошлым в далекой стране. Каждая новая потеря умаляла силы и уверенность и добавляла тревоги и беспокойства. Кто следующий?

Он знал, что следующим будет Эш. Знал и чувствовал, что именно уход бывшего ученика станет для него самой горькой потерей.

Отправляться с вендеттой не куда-нибудь, а в Кос, в его-то возрасте! Он не должен был отпускать Эша. Не должен. Не в таком состоянии. Но тогда, прибитый горем, Ошо даже не попытался отговорить друга, а когда понял, что для Эша эта вендетта, скорее всего, станет последней, что он, вероятно, уже не вернется, как не вернулся Басо, было поздно.

Откуда взялось это предчувствие, Ошо не понимал. Никаких пророческих снов он не видел, никаких предупреждений от Провидца не получал. Просто каждый раз, когда он думал о старом друге, на сердце становилось тяжело, словно оно, сердце, уже знало — больше они не увидятся.