Портрет Алтовити - Ирина Муравьева

…Она говорила неторопливо, смотрела приветливо. Волосы ее, как всегда, золотились под лампой. Ведь только что – да, только что – он лежал на белой больничной кровати, подключенный ко всем аппаратам, и она неторопливо мерила ему давление и так же мягко, приветливо, успокаивающе смотрела на него.

Всего-то и прошло немногим больше недели.

Он заметил, что она исподтишка бросила быстрый взгляд на Майкла, словно хотела понять, как это он – после своего несчастья – пришел к ней на обед и сейчас играет с собаками.

«Интересно, – подумал доктор Груберт, – что он говорил ей о нас? Или, может быть, действительно ничего не говорил? Нет, о Майкле-то, конечно, говорил! Но она не знала, что Майкл, о котором говорил ей МакКэрот, и мой сын – это один и тот же человек. А МакКэрот, конечно, привел нас сюда, чтобы она познакомилась с Майклом! Потому что он собирается жениться на ней, и ему нужно, чтобы Майкл на нее посмотрел! Потому что он считает, что Майкл видит людей насквозь. Сам же мне это говорил. А я-то, идиот, я-то! Я ведь мечтал с ней встретиться! Распустил хвост!»

– Так вы, значит, лежали у Эллы в отделении, – недоуменно гудел МакКэрот, – и Майкл туда приходил?

– С Николь, – сказал Майкл, темнея всем лицом.

– Николь была такая красавица, – выразительно произнес МакКэрот, словно не желая, чтобы разговор о Николь оборвался. – Когда она приходила, все мои больные выползали в коридор, чтобы на нее посмотреть. Она была похожа на Лиз Тэйлор, – которая играла в фильме Бертолуччи, – как его?

– «Stealing the beauty»[66], – испуганно подсказала Айрис. – Ты смотрел этот фильм, Майкл?

Майкл отрицательно покачал головой. Доктор Груберт пожалел, что они пришли. Элла была рядом, но это уже не имело к нему никакого отношения. МакКэрот, оказывается, обладает женщиной, на которую он сам – доктор Груберт усмехнулся про себя – имел виды.

О, не в смысле каких-то там постельных дел, а просто с ней так невероятно хорошо рядом.

Но раз она – он опять усмехнулся – «невеста», то…

Губа не дура у МакКэрота. Ради этого ровного невозмутимого покоя, которым она вся переполнена, можно отдать многое. Вот даже сейчас, когда она, наклонившись над столом, разливает по тарелкам суп из большой белой супницы, мягко улыбаясь при этом, и золотая прядь, отделившись ото всей остальной прически, слегка вздрагивает над ее выпуклым красивым лбом, – даже сейчас, когда она уже никто ему – («А кем она была мне? Чушь!») – волны ее глубокого ровного покоя словно бы продолжают свое неторопливое ласковое движение ему навстречу, и он – не желая этого – подчиняется.

Опять еле заметные блаженные мурашки скользят по спине, ноги обмякают, и сердце, только что неприятно бухавшее у горла, работает мягко и разумно, как хорошо налаженный механизм.

Где же это МакКэрот подцепил ее?

– Из какого города вы приехали? – вежливо спросила Айрис. – Из Москвы?

…А, значит, у них уже идет разговор, он как-то пропустил начало. Ну, неважно. Она что-то ответила.

Собаки – все три – лежат у ног Майкла, положив морды ему на ботинки.

У МакКэрота даже красный морщинистый подбородок, и тот лоснится от гордости. Он ею гордится.

А она? Нет, ничего не понять. Ровна и приветлива.

– Как вам мой суп? – ласково спросила она.

Это к нему. Он и не заметил, что съел полную тарелку. Прекрасный суп. Да, прекрасный.

– Я знаю только один русский суп, – сказала Айрис, – бор-р-ш. Правильно я произнесла?

– Элош-шка, – радостно и гордо сказал МакКэрот (как это он ее называет?) – не любит «борщ». Она готовит французские супы, иногда итальянские. Гаспаччо у нее такое, что…

…Пришли сюда обсуждать супы. Тоже интересно. Бедный мой Майкл.

Элла легко коснулась его руки, забирая пустую тарелку. Он почувствовал, что сейчас заснет – настолько ему стало спокойно, блаженно-спокойно.

Не женщина, а наркотик.

…МакКэрот опять что-то рассказывает. Что? А, неважно. Айрис смеется. И Майкл – удивительно – Майкл улыбается.

…Может, я неправ по отношению к МакКэроту? Может, он его вытащит? Именно потому, что относится так неформально?

…Послезавтра я буду у себя в клинике. Это правильно, это необходимо. Хотя они еще советуют мне повременить с работой. Недорогого стоят эти советы.

…Как-то нужно передать Еве Мин дневник ее дочки. Нехорошо посылать по почте. Значит, позвонить ей и встретиться. Хотя она, наверное, еще в Москве.

Какое мне дело до нее?

Элла смахнула крошки со скатерти маленькой пестрой метелочкой…

…Сейчас я засну…

Доктор Груберт широко раскрыл глаза.

– Мы с моим мужем, – сказала Айрис, очевидно, продолжая разговор, которого он не слышал. Доктор Груберт вздрогнул. Айрис заметила и засмеялась: – Не с тобой, не с тобой, Саймон! Так вот, мы с моим мужем (идиотка, зачем она так настойчиво произносит это при Майкле!), мы как-то с ним обсуждали русских и американцев, ну, не только русских и американцев, а вообще людей разных формаций. Мой муж (вот опять, идиотка!) – венгр, его привезли в Америку ребенком, двенадцати, что ли, лет, но дома он успел нахлебаться коммунистического рая. И мы, знаете, подумали, что тот ужас, через который прошли люди в вашей, скажем, стране, этот ужас и вытаскивает из человека все самое плохое, он, так сказать, активизирует дурную человеческую природу. Очень легко быть воспитанным и добрым, когда у тебя есть деньги в банке и отдельная комната. Но когда тебя загоняют в комнату, где живет еще пять человек, и ты каждую секунду беспокоишься, как тебе прокормить свою семью, и из каждого радиоприемника на тебя идет эта отвратительная пропаганда, эта ложь… Американцы, конечно, в массе своей честные и отзывчивые люди, но ведь они не прошли, во всяком случае, нынешнее поколение, те, которым сейчас сорок-пятьдесят лет, ведь они не прошли через…

– Это и справедливо, и несправедливо, – осторожно перебил ее МакКэрот, не спуская глаз с Эллы, – обстоятельства жизни чрезвычайно важны. Они закладывают в этот компьютер, – он дотронулся до своего лба, – определенные программы, внедряют туда определенные вирусы. Да, конечно. Но при всем при том у каждого из нас работает своя программа, не зависящая от обстоятельств. Зато зависящая от массы других вещей. Я ведь начинал в судебной психиатрии, где меня больше всего интересовал феномен убийства, – он внимательно посмотрел на Майкла. Доктору Груберту пришло в голову, что он специально начал эту тему. – Поразительно, как это люди, только что спокойные и вроде даже добрые, во всяком случае, незлые, как это они вдруг идут и убивают. А потом возвращаются и опять начинают жить спокойными и незлыми.

Майкл, не отрываясь, смотрел на затылки притихших собак.

– Психиатрия имеет на этот счет свое мнение, – продолжал МакКэрот, – но это только мнение, и ничего другого. Она не может ни вылечить, ни предотвратить. Она, в сущности, ничего не может. Так же, как и юриспруденция. Ну, хорошо, суд, тюрьма, изоляция. Электрический стул даже. А дальше-то что? Ведь количество преступников на свете не становится меньше, и, несмотря на все достижения цивилизации, преступления не становятся менее зверскими. Непредставимыми, честно говоря, по своей жестокости.