Там, где хочешь - Ирина Кудесова

— Ты можешь подождать? Мне через неделю в префектуру…

— Не-а. Не могу.

— Ты меня всех друзей лишила! И дочери тоже! Да, дочери! Потому что она мне как дочь! — Альберто помолчал. — У меня ничего не осталось, кроме твоей кислой мины утром и вечером…

Девочка на стороне матери. Она выбрала сильнейшего и со слабейшим не дружит.

— Катья! Ты целыми днями в MTV пялишься, может, тебе работать пойти? Почему я все должен на себе тащить?

— Потому что ты мужик. Ах, да, я забыла — ты ж не мужик.

В такие минуты Альберто мучительно хотелось позвонить Веронике. И однажды он позвонил.

Счастье будто дает ни за что, задарма,

И ты тянешь ладонь, и ты сходишь с ума…

Марина стояла, заткнув уши ipod’ом, на острове Ибисов, смотрела в темную воду.

Сегодня сорвалась, поехала к адвокату, на площадь Nation. Денис ждал в кафе “Marco Polo”. Единственный человек, который мог ее спасти, который понимал, каково ей, сидел на террасе, в углу, когда она вошла, не улыбнулся.

Опустилась на стул. Официант подскочил:

— Что будете…

Денис оборвал его:

— Я хотел бы рассчитаться.

Вышли. Марина прикусила губу: знакомая развинченная походка, руки в карманы. Как будто отбросило ее в первую встречу, когда она шла, косилась на него, улыбалась: нравился. И теперь — нравился. Нет, больше: нужен был. Это как завязавшему курильщику подсунуть сигарету. Очень хочется затянуться.

— Корто, я соскучилась. Я так соскучилась…

Но он уже набирал номер адвоката:

— Я приду с… женой.

Выдавил «жену» как косточку из черносливины.

— Корто…

Обняла — высвободился, опять обняла.

— Что, с макаронником не ладится?

Кивнула, не поднимая глаз, не разнимая рук.

— Ммм… Пошли.

В этом «пошли» — мягкая краска. Руки сами расцепились.

— Корто, я не хочу с тобой — к адвокату. Как-нибудь, но без этого…

— Без этого нельзя.

За тяжелой дверью парадного — домофон: «Я к мэтру Арфейеру». — «Второй этаж». Мраморная лестница, красный ковер, Марина нажимает кнопку лифта, но Денис поднимается пешком, не оглянувшись. Отвыкла она от этого — когда каждый по себе.

Смотрела ему вслед. Обернулся.

— Идешь?

— Я не хочу.

— Прекрати этот детский сад.

Она шла по лестнице и ревела. Ревела, когда тучный мэтр Арфейер вышел в приемную и пригласил в кабинет. Он посмотрел на нее и сказал: «Если одна сторона будет против, я не смогу выступать как ваш адвокат». В кабинете над камином красовалось высоченное зеркало в золоченой раме, рядом стоял чудовищных размеров письменный стол темного дерева, заваленный бумагами и книгами. Они громоздились даже на полу, на скрипящих половицах: книги и стопки папок, подпирающие друг друга. На камине пылились африканские статуэтки, фигуры с заломленными руками, среди них белел карликовый бивень на подставке. Жилище людоеда. Напротив стола — два кресла, обтянутые бордовым вельветом, под старину — а может, и правда допотопные. Сюда и приземлились.

Мэтр начал с раздела имущества. Денис радостно заявил: «У нас контракт», — но мэтр парировал, что мсье грозит выплата пособия бывшей жене («Мадам, вы же не работаете?»), и Денис мрачно зыркнул в сторону Марины. Она снова ударилась в слезы: «Мне ничего не нужно, почему люди такие звери, ты думаешь, я из тебя деньги стану тянуть?» Про зверей было, потому что мэтр сказал, что женщины требуют компенсацию, даже если виноваты. И пошли беседы о том, кто кому сколько должен, включая гонорар мэтра. «Если вас все устраивает…» — мэтр покосился на Марину, и она выдавила: «Меня ничего не устраивает. У вас нет бумажных носовых платков?» — и мэтр заскрипел выдвижными ящиками стола, поглядывая на ее дрожащие губы.

Эти двое молчали, пока она сморкалась, повторяя как заведенная: «Мне нельзя сейчас разводиться, нельзя, я не хочу домой, я люблю этот город, понимаете, я хочу здесь…» Мэтр-людоед насупился: «Вы не живете с вашим супругом. Вам не положен вид на жительство». — «Если бы он пошел со мной в префектуру, никто бы ничего не узнал! Но он не желает! Ну что ему стоит!» Денис смотрел в окно — повернулся: «Ты не станешь отнимать у мэтра время этими бессмысленными разговорами?» А людоед догнал и добавил: «Если будет проверка и выяснится, что вы не живете под одной крышей, вас депортируют. Вас, мадам. И запретят въезжать во Францию в течение пяти лет! А у мсье тоже будут проблемы».

Особенно понравилось словечко «тоже».

Мэтр-людоед проводил до лестницы. Денис спускался первым, Марина оглянулась: мэтр стоял в дверях. Губами произнес: «Держитесь».

Пошел с ней в бистро — стояла и ревела, вроде как не уйдешь. Сели в углу, заказали по сэндвичу. У стойки терлись три мужика, типичные лузеры, больше — никого. Неудивительно: с января курить в общественных местах запретили, и эти бистро вмиг клиентуру растеряли, тут сигаретный дым был неотъемлемой частью пейзажа.

Маринка, вся в расстроенных чувствах, принялась рассказывать про макаронника, обманувшего надежды. С виду на ангела походил, а при ближайшем осмотре крыльев не обнаружилось. Такая упрощенная версия, нелетающая. Да, это ее, кажется, особенно огорчает: оно не летает. Оно еще недавно было средоточием всех (не)земных достоинств: тонкий-чуткий; теплый-пушистый; семейство его — вообще мечта дочери алкоголика. В результате в семействе она себя чувствует как раз дочерью алкоголика, телом инородным. Нашла куда вломиться: в дружную итальянскую семью, да прямо под бок к мамме… А пушистый оказался, скорее, взъерошенным — с утра до вечера читает нотации, не совсем понятно о чем, но разбираться неохота. Похоже, не оправдала Маринка его иллюзий. Да, он еще весь какой-то в иллюзиях (болеет, что ли). Такие иллюзии начисто по выходе из подросткового возраста теряются. Тяжелый случай. Было самое время возликовать — за что боролась, на то и напоролась, да ревет без остановки, жалко ее. Даже не то что жалко, а понять можно. Этот, ангел недоделанный, вещает, а у нее «сежурка» на излете, и чем все кончится, легко предположить.

— Он собрался писать письмо Саркози…

— Скажи ему, что во французском МВД с туалетной бумагой перебоев нет.

— Он не понимает! Он на облаке живет!

Сковырнется с облака, а планировать не на чем. Помнится, как-то пришлось документы подделать, чтобы из страны не вылететь: дрожал хуже листа осинового, так что Маринкины проблемы знакомы.

Смотрел на нее — те же свитер и джинсы, в которых ушла. Та же она… Положила ладонь на руку.