Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

А Лили Брик всё ещё надеялась на приезд «Волосика» в Берлин, о чём в начале мая сообщила в письме, заодно попросив и денег. Денежный перевод ей тотчас же отправили, присовокупив к нему телеграмму, в которой о состоянии здоровья Маяковского не было ничего утешительного.

Бенгт Янгфельдт:

«… его болезнь затягивалась, врачи настаивали на том, чтобы их пациент воздержался от каких бы то ни было дальних поездок. Мнительный Маяковский мог ослушаться всех, но только не врачей, которым подчинялся и полностью доверял».

10 мая из Берлина пришёл ответ:

«Деньги получила. Еду сегодня Париж в полном отчаянье от Володиной болезни. Телеграфируйте. Ваша Киса».

Как видим, переезд Лили Юрьевны из Германии во Францию проходил без заминок – с получением визы никаких препятствий не возникло. Из этого Аркадий Ваксберг сделал вывод (вполне естественный для него, но, возможно, для кого-то несколько неожиданный):

«Эти поездки, кстати сказать, неопровержимо свидетельствуют о том, что обитатели квартиры в Гендриковом имели тогда, в отличие от миллионов своих сограждан, не только возможность беспрепятственно покидать страну и в неё возвращаться, но и ещё без всяких проблем, никого и ничего не боясь, пересекать границы по своему усмотрению и иметь на то пусть не слишком большие, но вполне приличные средства. Они особенно не шиковали и всё же могли позволить себе не менять устоявшихся привычек, не жаться, не экономить, получая от жизни то, что хотели бы получить».

В тот момент ГосТИМ (Государственный театр имени Мейерхольда) находился на гастролях в Свердловске, откуда Всеволод Эмильевич послал телеграмму одному из своих сотрудников Александру Февральскому:

«Москва Гостеатр Мейерхольда, Февральскому, передать Маяковскому».

Далее шло непосредственное обращение режиссёра к поэту:

«Последний раз обращаюсь твоему благоразумию. Театр погибает. Нет пьес. От классиков принуждают отказаться. Репертуар снижать не хочу. Прошу серьёзного ответа: можем ли мы рассчитывать получить твою пьесу в течение лета. Телеграфь срочно: Свердловск, Центральная гостиница Мейерхольду».

Февральский позвонил больному Маяковскому и прочёл ему текст телеграммы.

Владимир Владимирович поделился этой новостью с Осипом Бриком, и тот наверняка высказал своё особое мнение о том, что происходило в стране, и о чём стоило написать пьесу. Его точка зрения сильно расходилась с тем, о чём твердил в своих стихотворениях поэт Маяковский. И у Владимира Владимировича вполне могла появиться мысль: а не соединить ли то, что случилось в их «семье», когда Лили Брик увлеклась Львом Кулешовым, со старой идеей воскрешения из мёртвых, которая появилась после знакомства поэта с теорией относительности Эйнштейна? И 12 мая в Свердловск полетел телеграфный ответ:

«Если договоримся, обсудить тобой предварительно, хорошая пьеса выйдет. Привет. Маяковский».

Тем временем из Лондона в Берлин засобиралась мать Лили Брик, Елена Юльевна Каган.

Эльза Триоле тогда очень нуждалась, зарабатывая на жизнь тем, что делала бусы из жемчуга, а иногда даже и из макарон.

Бенгт Янгфельдт:

«Маяковский шлёт ей деньги из Москвы, а Лили даёт десять фунтов, чего должно было хватить на два месяца. Деньги получает и Елена Юльевна. Но Лили не забывает и о себе: "Я купила дюжину чулков, шесть смен белья (три чёрных и три розовых), 2 пары плетёных туфлей с переплётами, тапочки, носовые платки, сумку"».

И Янгфельдт тоже начинает задаваться вопросами, на которые у него нет ответа:

«Откуда появились деньги? В Париже Лили взяла деньги на покупки в долг, который вернула переводом из Берлина на обратном пути в Москву. Возможно, у них были деньги в Берлине? Не поэтому ли Елена Юльевна встретилась с Лили там, а не в Париже, который намного ближе к Лондону?»

Ваксберг обратил внимание и на другое загадочное обстоятельство:

«Случайна ли, однако, такая странность: бывая в Париже порознь не один раз, Лиля и Маяковский никогда там не пересекались, не провели вместе в городе, который оба страстно любили, ни одного дня? Может быть, кто-то сознательно мешал им встретиться в Париже? Скорее всего, именно так! Но даже если и нет, всё равно в этой странности есть какая-то мистическая закономерность».

Проведя какое-то время во Франции, Лили Юрьевна вернулась в Германию, где её поджидала телеграмма от Маяковского и Брика:

«Володя поправился начал выходить. Очень целуем. Ждём. Твои Счен Киса».

А что в тот момент происходило в стране Советов?

18 мая 1928 года газета «Ленинградская правда» опубликовала стихотворение Маяковского «Кто он?», которое было как бы продолжением истории про товарища Лукомашко, любителя делать доклады на самые разные темы:

«Кто мчится, / и едет, / и гонит, / и скачет?

Ответ – / апельсина / яснее и кратче,

ответ / положу / как на блюдце я:

то мчится / наш товарищ докладчик

на диспут / “Культурная революция”».

Но на этот раз поэт отстал от политических событий – главным событием Москвы стал не какой-то диспут, а судебный процесс по Шахтинскому делу. Он начался в Москве 18 мая. На скамье подсудимых оказались 56 инженерно-технических работников Донбасса: 53 советских и трое немецких специалистов.

Поэтому Маяковскому пришлось срочно сочинять стихотворение, которое должно было продемонстрировать всей стране, что он со временем шагает в ногу.

30 июня 1928 года в «Комсомольской правде» появилось стихотворение Маяковского, которое называлось «Дачный случай». Начиналось оно с сообщения о том, где поэт проводит лето:

«Я / нынешний год / проживаю опять

в уже / классическом Пушкино».

Посёлок Пушкино Маяковский назвал «классическим», видимо, потому, что именно там произошло событие, описанное им ещё летом 1920 года в весьма популярном в советские времена стихотворении «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче» – к поэту явилось солнце и беседовало с ним. Стихотворение заканчивалось словами, ставшими вскоре крылатыми:

«Светить всегда, / светить везде,

до дней последних донца,

светить – / и никаких гвоздей!

Вот лозунг мой – / и солнца!»

На этот раз с Маяковским тоже произошло некое «приключение», которое, впрочем, вряд ли можно назвать «необычайным» – на дачу в подмосковное Пушкино в праздничный (или просто воскресный) день приехали гости. Кто они такие, стихотворение не уточняет, сказано только – «товарищи». И всё.