Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс

– Хорошо, – отвечал Гарри, – я не оставляю ее нечищеной. Я с малых лет приучен к нашему делу.

– Да, кабы все мальчики получали такое воспитание, как ты, то это было бы счастье для них.

Гарри принялся мыть и чесать Огонька; в это время к нам вошла Долли, и по лицу ее можно было судить, что она пришла с интересными новостями.

– Гарри, кто живет в Ферстоу? – спросила она. – Мама получила оттуда письмо, которому она так обрадовалась, что побежала с ним к отцу наверх.

– Там живет госпожа Фаулер, – отвечал Гарри. – Знаешь, это бывшая мамина хозяйка, которую отец встретил прошлым летом. Она еще прислала нам с тобою по пяти шиллингов.

– Ах, помню, помню! Хотела бы я знать, что она пишет маме.

– Мама писала ей на прошлой неделе, – сказал Гарри. – Госпожа Фаулер говорила тогда, чтобы ее известили в случае, если отец захочет бросить извозчичье дело. Долли, сбегай в дом, узнай, что она пишет.

Гарри продолжал водить скребницей по шерсти Огонька; он делал это так ловко, как настоящий конюх.

Через несколько минут Долли прибежала в конюшню; она прыгала от радости.

– Гарри, – заговорила она, – послушай, какая прелесть! Госпожа Фаулер предлагает нам сейчас же переехать в деревню. Поблизости от нее есть свободный дом с садом, с курятником, с яблонями, – ну со всем, со всем, что можно вообразить хорошего! Весной увольняется ее кучер, и она предлагает отцу его место. Кругом есть много помещиков, где ты можешь служить помощником садовника, или в конюхах, или в доме. А для меня там есть хорошая школа. Мама так рада, что она и смеется, и плачет, и папа очень доволен.

– Да, это чудесно, – сказал Гарри. – Самое подходящее дело для отца с матерью. Только я не хочу служить в доме и надевать ливрею со светлыми пуговицами. Я лучше буду работать в саду или при конюшне.

Решено было, что как только здоровье Джери поправится, так вся семья переберется на жительство в деревню, а экипаж и лошадей продадут.

Плохая весть для меня! Я был уже немолод и не мог ожидать чего-нибудь лучшего в своей судьбе. Нигде, со времен Бертвика, я не чувствовал себя таким счастливым, как у моего доброго хозяина Джери. Но все-таки три года извозчичьей езды сказались на моем здоровье. Я был уже не тот, что прежде.

Грант тотчас объявил, что он покупает Огонька. Другие извозчики с нашей биржи предлагали купить меня, но Джери не захотел оставить меня в трудной извозчичьей езде. Грант обещал приискать мне место, где мне будет покойно жить.

Наконец пришел и день расставания. Джери не выходил еще из комнаты, так что я не видал его с кануна нового года. Полли и дети простились со мной в конюшне.

– Милый Джек, добрый старый Джек, – говорила Полли, – как бы я хотела взять тебя с нами в деревню!

Она погладила мою гриву и, наклонившись близко, поцеловала мою шею. Долли тоже целовала меня и плакала, Гарри молча гладил меня; видно было, что ему очень грустно расставаться со мной. А мне-то как больно было покидать их!

Меня продали одному хлебному торговцу, имевшему свою булочную. Джери знал его; он надеялся на то, что меня здесь будут хорошо кормить и не загоняют ездой. Действительно, я не мог пожаловаться на корм на моем новом месте, и если б хозяин чаще бывал у нас, то меня и работой не мучили бы; но его приказчик не давал никому покоя. Бывало, стоит воз совсем уж нагруженный, а он торопит людей, приказывает еще чего-нибудь наложить.

Возчик Яков, ездивший со мной, часто говорил ему, что нельзя больше наваливать клади, что я не свезу.

– Не стоит два конца делать, – возражал приказчик, – когда можно все в один раз поднять.

Яков, по примеру других возниц, ездил на строгой узде, что мешало мне тащить воз. Через два-три месяца моя тяжелая работа стала на мне отзываться.

Случилось мне раз везти особенно грузный воз, и часть дороги шла вверх по крутому подъему. Я то и дело останавливался, так как был не в силах идти далее. Мой возница не одобрял этого и беспрестанно хлестал меня кнутом.

– Ну, двигайся, лентяй, – приговаривал он, – или я тебя заставлю идти!

Я взялся снова за воз и протащил его несколько шагов, но должен был остановиться; тогда кнут заработал с новой силой; я налег изо всех сил. Признаться, обида была мне чувствительнее боли; я знал, что стараюсь сделать все, что могу, а меня неизвестно за что били. Последние силы пропадали от огорченья.

В то время как возница стал меня в третий раз бить кнутом, к нам подошла барышня и проговорила нежным, умоляющим голосом:

– Зачем вы так мучаете лошадь? Я уверена, что она не может больше везти этот воз. Смотрите, какая круча!

– Что делать, сударыня, – отвечал Яков. – Пусть хоть из кожи лезет вон, а необходимо вывезти воз.

– Разве он не слишком тяжел для одной лошади? – спросила барышня.

– Так-то оно так! Я говорил приказчику, что лишнее накладывают, да ему все равно, хоть еще двадцать пудов прибавит; мое дело слушаться, что он велит делать.

Он поднял кнут, но барышня остановила его.

– Постойте, пожалуйста, погодите! – сказала она. – Кажется, я сумею вам помочь.

Яков рассмеялся.

– Вы с вашей строгой уздой, подтягивающей голову лошади, мешаете ей напрягать свои силы. Я уверена, что, если вы снимете эту противную узду, лошадь пойдет лучше. Попробуйте, послушайте меня, – заключила она убедительно. – Я была бы вам так благодарна!

– Что ж, для барышни отчего и не попробовать, – сказал возница с усмешкой. – Насколько же прикажете опустить голову, сударыня? – спросил он.

– Снимите эту вторую узду совсем.

С меня сняли узду, и я, на радостях, опустил голову до самой земли. Какое блаженство! Я несколько раз поднимал и опускал голову, чтобы размять шею.

– Бедный, вот что тебе нужно было! – сказала девушка, гладя меня и трепля по шее рукой. – Теперь попробуйте ласковым словом ободрить его, – обратилась она к вознице. – Я уверена, что дело пойдет лучше.

Яков взялся за вожжи.

– Ну, вперед, Черныш! – сказал он мне.

Я склонил голову и налег изо всей силы на хомут. Воз двинулся, я, не останавливаясь, втащил его на гору и только там стал переводить дух.

Барышня шла за нами. Она подошла, когда я остановился, и опять погладила меня. Давно уж я не видал такой ласки.

– Вот видите, – сказала барышня вознице, – он добрый конь; как вы отпустили ему голову, он сделал все, что мог. Лошадь хорошая; вижу, что она знавала лучшие дни. Не надевайте больше этой узды.

– Ваша правда, сударыня. Лошадь пошла легче, как сняли двойную узду. Я буду помнить вперед. Но ведь не могу я один идти против всех. Все ездят на таких уздах.

– Нечего глядеть на то, что делают все, – продолжала барышня. – Лучше поступать хорошо по-своему, нежели дурно по безрассудному обычаю. К тому же теперь многие, даже из господ, бросают эту глупую моду. Наши каретные лошади вот уж пятнадцать лет ходят в свободной упряжке и лучше служат нам вследствие этого. Кроме того, и это всего важнее, – прибавила она серьезно, – мы не имеем права истязать немую божью тварь. Они, немые животные, не могут рассказать нам о своих страданиях, но они могут страдать так же, как и люди. Однако я не стану вас долее задерживать. Благодарю вас, что послушались моего совета. Я уверена, что вы им и впредь воспользуетесь с выгодой для себя. Прощайте!