Рука - Юз Алешковский

Прекраеная у меня библиотека. Лучше, чем ваша, хотя идешевле. Книг вам жалко, небось? Вы ведь их Феде завещали… И засыпал я всегда скнижкой в руках и со страхом снова увидеть во сне отца.

Года за два в снах своих я прожил целую жизнь в отцом, сматерью, с братьями, в деревне, в одном, и зимой, и весной, и летом, и осенью,труде. Я рос, пас коров, носился на лошадях, справлял Рождество, Пасху, Троицу,лопал кислые щи с грибами, картошку с салом, собирал ягоды в малиннике, и девоктам же обжимал, в баньке нашей парился, и таскал рачкое из-под коряг впрохладной ивовой тени. Потом время пришло отца и мать хоронить. Вместе, во снеони умерли на Покров… Хоронил я их с женой Дашей и детишками. С моимидетишками… Потом парнями, потом отцами. И ест уже они и внуки наши меня с Дашейхоронят. Лежим мы с ней рядом, веселые и пьяные от жизни прошедшей… слезкисмолы не свежих досках гробовых… Земля нас рядом ждет сырая. . . Березы ирябины шумят над нашими глазами… и горит от красных гроздьев синее последнеенаше небо над землей… Птицы летят в него и возвращаются наземь . Дети, бабы ивнуки тоже, вроде нас, веселы и светлы. Завидуют. Скоро встеренемся, говорят…Прощай, Даша… Прощай, Васенька. Прощайте, родные… Простите… Вот заслонилакрышка гробовая Божий свет… И померк он вдруг совсем, а родная земля неслышнымпухом слетала и слетала на нас… Слетала… но до оих пор она летит. Летит… летит…

А отец с того раза, как приснился он умоляющим меня броситьместь, простить, чтобы встретиться нам в свой час, чтобы свидеться и навек неразлучаться, так больше не снился, пока меня самого во сне не схоронили… Итогда, стоило мне уснуть – или его голос, или самолично отец умолял меня;Оставь их, Вася, оставь!.. Без тебя осудят, без тебя простят! Оставь! Не то невстренемся мы, Вася… Оставь! И отца уводили во тьму кромешную то контролеры, тогенералы, то Понятьев о Влачковым и Гуревичем, то красные дьяволята, с чернойплощади, по которой тянулся аспиднослизкий след хвоста дракона… Но это Сатана,думал я, призывает меня с отцовской помощью отвлечься от возмездия. Я отвергалмысль о прощении, и не было в душе моей сомнения… Я казался себе воиномвоинства, двинувшегося на дракона, и, не жалея сил, рубал одну, другую,десятую, сотую головы.

Граф Монте-Кристо сутками не выходил из кабинета. Допросы иказни. Казни и допросы. Допросы – казни. Допросы – пытки. Мистификации, вродетой, что я устроил Влачкову, объявив о реставрации в России монархии, мнепостепенно надоели и перестали утолять жажду мести. Из всех своих выдумок яоставил одну, самую, как оказалось, жестокую и садистскую. Наш главный имитаторНаркомата записал для меня на пластинку экстренное сообщение Временногообщесоюзного вече. Лже-Юрий Левитан торжественно басил, корежа остатки психикибольшевиков:

Сограждане! Свершилось! Величайший в историисоциально-политический эксперимент закончен! Сегодня, седьмого ноября тысячадевятьсот тридцать восьмого года, в восемь часов семнадцать минут утра помосковскому времени Научно-координационный центр ВКП(б) принял отставкуправительства во главе с Вячеславом Молотовым. Двадцать один год продолжалосьбеспримерное по количеству жертв и усилий доказательство исторической,нравственной и социальной несостоятельности так называемого научногокоммунизма, отцы которого, поставив с головы на ноги Гегеля, стали прямымипособниками субъективно-идеалистической философии…

В конце сообщения, после всякой подобной чуши, Лже-Левитанторжественно произносил:

– Вечная слава героям, погибшим и пропавшим без вести входе проведения эксперимента! Очистим просторы нашеl родины отмарксистско-ленинской нечисти! Цели ясны, задачи определены. За работу,господа! Прием обратно партийных билетов будет проводиться организованно вместных парторганизациях. Да здравствует свободное предпринимательство! Даздравствуют инициатива и ответственность! Дружно восполним экспериментальныйпробел в истории раскрепощенным трудом! Слава Богу!

Типы, ошарашенные арестом, обыском, тюремным бытом исознанием бесправия, оставались голыми и беззащитными перед мистификациями.Деморализованные установками своей ложной религии, вмиг развеявшимися в дым,они верили в окончание эксперимента.

Заклавшие их на гибель и тюрьму люди вели себяпсихологически примерно так же. Затюканные за двадцать лет своими нынешнимижертвами, они поверили в возможность, пролив кровь и сведя счеты, возвращения кнормальной жизни, регулируемой не параноиками-экстремистами, грызущими другдругу горла, а собственными извечными законами.

Рук тогда не хватало разбирать кипы писем-доносов. Нехватало людей выслушивать в приемных наркомата и управлений в областях иреспубликах фантазии доносчиков и их кроваво-рационализаторские предложения.Вся энергия, накопившаяся за два десятилетия в вынужденно бездеятельных умах,отчаянно бросилась в сочинительство. Доносы одно время были для меняувлекательным и страшенным чтивом. В них всплывало все затопленное чертовымивалами революции, гражданской войны, репрессий и терроров: обиды, утраты,лишения, здравый смысл, прозрения, отказ от большевизма, вопли о помощи. Новсплывали в доносах трупы, и только такой опытный, правильно настроенныйэксперт, как я, опознавал в фантастических наветах трупы страданий, ущемлений,надежд, любови, покоя и комфорта обывателей… Трупы синели обложками дел,разбухали и разлагались, и я кормил трупным ядом тех, кого искренне считалвиновными и посеявшими ныне взошедшее, затопившими ныне всплывавшее.

Всеобщая жажда мести омертвляла благие подчас намерениядоносчиков и борцов с дьявольской силой. Трупы плодили трупы. Смысл жизни ещебольше замутнялся. Непонимание окостеневало, рядясь в иные лозунги и принималоновое качество. Но энергия масс, влейся она не в доносы и в акты мести, а вобщее уразумение и покаяние, напитала бы душу общества животворными силами, ане мертвыми символами расплаты, очистила и возродила бы ее для участия не в«эксперименте», а в более совершенном и открывающем новые горизонты бытия кругежизни. Прав был Фрол Власыч Гусев, а не я, принимавший просьбы отца о прощении,возвращении к крестьянскому труду о крестом своей судьбы на хребтине, за искушениеСатаны оставить стремление к праведному возмездию. Прав был фрол Власыч… Правбыл ты, Иван Абрамыч, а не я – полковник Рука, палач высшего класса, погубившийсвою душу в напрасной и смертельной суете… Стоп! Я увлекоя.

Вдруг до меня дошло, что очутился я по воле Дьявола не вкруге новой жизни, как ожидал, а все в том же мельтешении смерти. Выживали втерроре более циничные, злобные и бездушные партийцы, хотя и их полегло немало,а гибли, в общем, стрелочники, сцепщики вагонов, проводники, кондуктора,начальники станций, диспетчеры, начальники депо и дорог. Но оттого, что онигибли, расписания поездов не менялись. График движения паровоза к коммуне былпересмотрен. Срок прибытия его к конечному пункту на вечную остановкузначительно приближен. Пункт был не за горами. И машинист из-под ладониразглядывал, бывало, поговаривали писатели, его зримые черты.

Вдруг дошло до меня, что не борюсь я с Дьяволом, а служуему. И чем большими считаю свои заслуги в борьбе, тем больше приношу ему, змею,пользы. Если бы, конечно, это дошло до меня в полной мере, то я повесился бы вконце концов…