Рука - Юз Алешковский

А пустить себе пулю в лоб, гражданин Гуров, не мог покаким-то неведомым мне причинам. Да и не может не наличествовать в нас,злодеях, смутной, если не явной избирательности способов ухода из жизни,захоронения и воскрешения. Что мы, не люди, что ли, в конце концов? Перестали…перестали быть людьми... нет у нас христианской жизни, не будет у нас нихристианской кончины… ни… Впрочем, ныть нечего! Хотя жизни, гражданин Гуров,осталось у вас с огрызок карандашика, лежащего в моей папочке. Забыли?Принадлежал карандашик веселому и свободному, кан птица, старичку… Вот он.Взгляните на него… Странно… Странно, что вы сейчас спокойней, чем несколькодней назад, когда не видели еще зримых черт смерти! Или вы не спо койней, абезжизненней?

И вот дошло до меня слегка, что я сам Чертила и сволочь. Ине от трезвого понимания и анализа обстановки приходили сомнения, терзания истрах, а от ведения дел таких, людей, как фрол Власыч Гусев – покровитель людейи животныях.

Ощущение жизни я терял, как мальчик денежки из дырявогокармашка… Просыпался то в квартире своей, то в кабинете и таращил глаза настены: соображал, где нахожусь. И не сразу, а тупо и неохотно проникалсясознанием того, что в жизни я нахожусь и нужно через десять минут вызывать надопрос подследственного.

Я шел в служебный сортир и ка бы со стороны наблюдал замочившимся заспанным типом в мятых галифе и гимнастерке с расстегнутым воротом.Вот он помочился. Сполоснул рыло. Причесал космы. Странные движения. Страннаянеобходимость, природа которой непостижима, мочиться, умываться, да вот еще ичай пить с бутербродами и в черно-белое месиво смотреть, называющееся «Правда»,и брать трубку, приказывая привести Фрола Власыча Гусева, руководила действиямистранного типа. Понимает ли он, что спал он и снилось ему, как жена Даша впогреб не может спуститься: такое брюхо у нее вызрело огромное, круглое иживое, и тогда он сам нырнул из прожаренной солнцем полудня хаты в темный холодподполья за крынкою топленого молока?..

Это – не жизнь, если нежелание расставаться со сном былосильнее жизни.. Это – не жизнь! Это – не жизнь! Я так и крикнул однажды, взвыл,проснувшись, и на крик, случайно услышав его в коридоре, в мой кабинет заглянулначальник отдела. Почему, говорит, не жизнь? Да потому, отвечаю, очухиваясь,что чернил ни хера нету в чернильницах и вечных ручек завхоз не выписывает!

Берет начальник трубку и говорит:

– Иван Иваныч! Здравствуй, дорогой. Валецкис говорит.Слушай, голубчик, нам тебя расстрелять придется… Верность-то идеям у тебя есть,а чернил нету. Без чернил нам нельзя. Чернила, милый друг, не кровь. Точнее –они кровь нашего дела. Не обескровливай уж, пожалуйста!

Ушел он, но мертвецом чувствую я себя и все снова засыпаю застолом. Вздрагиваю. Продираю зенки. Соображаю, где я и кто я…

Однажды, когда мне казалось, что подохну я ровно через мигпосле окончательного пробуждения, и тоска приближающихся дел мутно подступала кгорлу, конвоир вдруг ввел в кабинет Фрола Власыча Гусева, и не то чтобы ко мнесразу возвратилась моя жизнь, а сама жизнь, реальная жизнь, не нуждающаяся втрудном, медленном осознании, подтягивая на ходу брючки и зевая, подошла кмоему столу и сказала:

– Доброе утро, гражданин Следователь.

Сел он. В окно глядит. Взгляд перескакивает с капель накапли, падающие с карниза. Улыбается. На худом смуглом морщинестом лицевыражение полной беззаботности и одновременно ужасной занятости. Лицо человека,занятого, как ни странно, истинным делом. Рот приоткрыт беззубый. Ноздритрепещут… Зажмурился, словно хватанув от жадности весеннего солнышка, не хотелвыпускать его из глаз, обкатывая там, за бледныме, усталыми веками теплый,сладостный лучик, как обкатывает младенец конфетку… Да! Младенчеством,счастливым и ничем не замутненным веяло на меня от Фрола Власыча, и я, забыв осмущении, впитывал в себя то, чем он со мной радостно и щедро делился – ЖИЗНЬ…

Между прочим, у него было одно из тех лиц, которые на первыйвзгляд не то что не производят впечатления открытости, жизнерадостности ибеззаботности, а наоборот: говорят о своем хозяине как о человеке жестком,замкнутом, неврастеничном и вечно недовольном. Я усмехнулся, подумав о лице,как зеркале души.

– Глаза, – говорю, – не поломаете, следя закаплями?

– Нет! Нет! Что вы ! Не беспокойтесь! – говорит.От капель, однако, отвлекся. Портреты разглядывает. Переводит улыбающийся, нополный каких-то мыслей взгляд с Ленина на Сталина, со Сталина на Маркса, сМаркса опять на Ленина и с Ленина на Дзержинского. Я привык лиц затих не замечать,но отвратительно раздражался, когда казалось, что чувствую своей шкурой, своимзатылком из взгляды.

– Ну, что, – мрачно спрашиваю, тщательно скрываяудовольствие, которое доставлял мне всем своим видом этот человек, – будемсидеть и улыбаться?

– Конечно. А что еще, собственно, делать?

– Показания давать! Где вы были двадцать восьмогофевраля тысяча девятьсот тридцать пятого года?

– Нет уж! Показания вам нужны, вы их и даватей А я всеподпишу из расположения лично к вам. Но могу и не подписать, если шлея подхвост попадет. Я, как это ни странно человек свободный.

Глаза у меня сладко, сладко слипались от звука его голоса ивеселой, бесконечно спокойной, вызывающей страшную, жадную зависть манерыговорить. Я чувствовал себя пацаном обожравшимся щами со свининой, впослеобеденной полудреме забирающимся на печь… Сил нет забраться… Сплю… С лавкивот-вот грохнусь… Засыпаю…

– Возьмите, – говорю, зевая, – ручку, бумагуи напишите что-нибудь по существу дела… А я прикорну на диване. Устал.

– Чудесно! Постараюсь вас не беспокоить. В котором часуразбудить?

– Сам проснусь…

Месяца три общался я так с Фролом Власычем. Отдыхал паручасиков, сил и жизни набирался, а он катал себе свои байки, рассуждения итрактаты. Все они – в моей папочке. Некоторые мысли из его сочинений былимне знакомы и раньше, многие я узнавал потом, беседуя с единомышленниками ФролаВласыча. Распознавать их я научился безукоризненно по тому же образу мыслей ижизненастроению, и не переставал удивляться поразительному единомыслию иединодушию подследственных братьев…

Не раз перечитывал я труды Фрола Власыча. Особенно люблюсочинение о Разуме, отпавшем от Души, не чувствующем боли и посему плодящем«великие идеи», от которых тупо, пронзительно, ноюще, тягуче, разрывающе-долго,режуще, скребуще, воюще и стонуще болит Душа Мира, Душа Жизни, Душа Бога и ДушаЧеловека…

Вы что-то занервничали, гражданин Гуров. Да. Родственничкиваши приближаются к пределам Родины. Близок час свидания ихнего с вами. . .Близок. Казнь я вам готовлю – пальчики оближете… Сходите в сортир, сходите.Только без фокусов… Не про-хан-же!.. Вы не задавайте вопросов, а сходите. Вижу,что вам не терпится… Я безошибочно угадываю момент, когда подследственныйрвется в сортир, чтобы сменить масть допроса, перебить его ритм, чтобывырваться на миг из потока, волокущего к концу, и вздохнуть в сортирепо-человечески… Идите!