Сын ведьмы - Симона Вилар

– Серой воняет, – догадался Добрыня.

Но при этом наклонился и как ни в чем не бывало сорвал с куста голубики пригоршню ягод. Да, темный лес, пусть и пугал, был щедрым на дары: язык и губы путников были сине-лиловыми от черники и голубики.

Еще больше ягод стало, когда зашли в березовое криволесье. Тут тоже ягодные россыпи виднелись, но от густой вони даже не возникало желания пробовать их. И вдруг перед ними открылась пастью темная расселина в земной тверди. Из нее доносился рокот воды, поднимался пар, исходило зловоние.

– Это река Смрадная, – сказала Малфрида, невольно зажимая пальцами нос. Ух и воняло же!

Добрыня догадался первым:

– Смрадная? Или река Смородина из наших сказов. Чего только не повидаешь, когда по свету шастаешь. Я-то думал, что она лишь в песнях боянов и существует. Но если это она, то, значит, тут должен быть и Калинов мост.

И не ошибся. Вскоре путники увидели толстые брусы, уложенные через расселину. Черные они были, будто сажей измазанные или закопченные от пламени. Добрыня первым подошел, коснулся – и на пальцах осталась темная отметина.

Рядом стоял Даа, указывал на ту сторону.

– Сег-сег! – негромко повторял шаман и внимательно озирался.

На местном наречии это означало, что следовало идти, но тихо. И чтобы удостоверились, первым пошел над расселиной.

Добрыня судорожно сглотнул. По поверьям, река Смородина была границей между миром живых и мертвых. Значит, сейчас они уж точно выйдут из обычного мира. Так чего же он медлит? Он и в навьей роще побывал, и с печенегами сражался – а последнее ничуть не легче, чем противостоять нежити.

Уже и шагнуть хотел, но Малфрида удержала:

– Давай помогу в кольчугу облачиться. Теперь нас всякое может ожидать на той стороне.

– Ну, допустим, я буду в кольчуге, а вы как же?

Малфрида чуть скривила губы.

– Чего ты о других думаешь? У всех что-то да есть. У Савы – его молитва, у Жишиги – живая и мертвая вода, у Даа – знание этих мест. Именно его родовые духи тут на подступах все охраняют.

И она посмотрела в ту сторону, где на каменистом плато возвышались ряды высоких камней.

– А у тебя что? – спросил Добрыня, когда уже проскользнул в кольчугу: она была удивительно легкая, будто шелк, поначалу даже показалась посаднику мелковатой для него, а вот стал надевать ее – и как раз впору пришлась, облекла тело удобно, как своя, закрыла до колен.

– А я тут гостья долгожданная. Мне ничего не грозит, – почти задорно засмеялась Малфрида.

Но, несмотря на это, выглядела встревоженной.

Сава услышал ее смех, оглянулся. Все же он неплохо знал Малфриду и за весельем чародейки угадывал ее состояние – она была насторожена, напряжена и готова ко всему. Он и сам ощущал нечто подобное, потому и положил ладонь на рукоять дубины, ранее подготовленной для этого похода. Ах, вот бы сейчас булаву шипастую или секиру с кованым лезвием! Но в этом мире булатов не водилось, так что пришлось обойтись обычной дубиной, пусть и утыканной острыми осколками кремня. А еще у них были копья с заостренными костяными и каменными наконечниками. Смех, а не оружие. Вот луки, что были у него и Даа, совсем не плохи: крепкого дерева, с тетивой из прочных оленьих жил и стрелами с тяжелыми каменными наконечниками. Стрелок Сава был неплохой, и с Божьей помощью…

Он хотел перекреститься, но ведьма удержала его руку:

– Не смей! Не развеивай чародейство.

Чародейство тут было почти осязаемо. И в серном зловонии из расселины, и в стылом горном воздухе, и даже в ягеле под ногами, по которому они ступали тихо и осторожно и который, будучи колдовским, обвивал ступни, удерживал. Иногда казалось, что чьи-то маленькие лапки хватают за ноги, всасываются внутрь. Недаром их обувка сразу промокла. Путники двигались в полном безмолвии, озирались на застывшие выветренные камни.

Саву при взгляде на них пробирала дрожь, мерещилось присутствие недоброй скрытой силы. Священнику было не по себе, он то и дело оглядывался. Вздрогнул, когда послышался легкий шорох, посыпалась каменная крошка, зашелестев по мхам, где они только что прошли. Сава присмотрелся, и ему вдруг показалось, что верхняя часть столба-великана повернулась и провожает их взглядом. У парня волосы на голове встали дыбом: несмотря на запрет ведьмы, зашептал: «Во имя Отца и Сына и Святого духа!..» Перекрестился. И сразу успокоился. И отчего ему почудилось, что эта каменная глыба смотрит им вслед? Но крошку каменную у основания глыбы он все же заметил. Неужели и впрямь камень следил?

Тут Малфрида сильно ударила его кулаком промеж лопаток, а когда он повернулся к ней, приложила палец к губам. И на Даа указала: дескать, иди за шаманом, он найдет в этом скопище тот камень, что нужен. Сава покорился. Да кто он тут? Его священнослужителем сделали где-то в невероятно далекой земле. А здесь он… Вон даже людей-оленей не смог научить новой вере. Тут все чужое. Но пока с ним его вера, он не один. И это поддерживало.

А что было у его спутников? Жишига смотрит по сторонам округлившимися от страха глазами, жмется к Малфриде. Сама ведьма выглядит мрачной, хотя лицо решительное. Такое же лицо и у Даа. А вот Добрыня оживлен, поглядывает вокруг с интересом, но в то же время чувствуется, насколько он собран.

Даа в какой-то миг отделился от них, ходил среди камней, прикасался к ним, приглядывался. Наконец сказал:

– Вот он. Чую своего предка.

– Чуешь? – переспросила Малфрида, помня, насколько неспособен к чародейству этот паренек.

Он кивнул. Стоял, положив руки на камень, смотрел на его вершину.

– Да. Я узнаю. Сюда мы приходили, тут жертвы приносили. – И добавил через миг: – И чувствую.

Ну, если и бездарный шаман что-то ощущает, то и впрямь тут означенное место, их племенной сейд-камень, в котором живет дух предков.

– Начинай! – приказала Малфрида. А сама притянула к себе Жишигу, нож у горла его держала, но на ухо говорила что-то спокойное, проникновенное.

Жишига опустился на колени, закрыл глаза. В лице сплошная покорность. Лишь вздрогнул, когда Даа начал напевать.

Это была даже не песня, а долгий протяжный звук. Порой голос паренька звучал дребезжаще, потом опять становился прежним. Вроде так же напевали люди-олени во время обрядов в стане. Тогда тоже первым начинал их юный шаман, они поддерживали, и это, казалось, было даже красиво. Сейчас голос Даа звучал как-то жалко и беспомощно.

Это длилось долго, все даже подустали, а у самого Даа начало сбиваться дыхание. И вдруг из-за камня вышел человек. Появился неслышно, выглядел обычно – такая же, как у Даа, меховая куртка, остроухий олений колпак, башмаки с загнутыми носами. Да и ликом был в чем-то схож с ним – скулы мягкими бугорочками, узкие льдистые глаза, широкий нос. Но был он значительно старше шамана, сетка морщин шла от уголков глаз к вискам, а во взгляде было что-то безжизненное, слепое. И все же он видел, точнее, чувствовал. Ибо стал медленно поворачивать лик то к одному из спутников шамана, то к другому. Наконец что-то сказал – негромко, будто сухая трава прошелестела.