Гюстав Флобер - Анри Труайя

На следующий после приезда день он принимается за «Простую душу» с воодушевлением, которое удивляет его самого. «Дела идут не блестяще, но все же терпимо, – пишет он госпоже Роже де Женетт. – Я уже пришел в себя, и мне хочется писать. Надеюсь на долгую полосу спокойной жизни. Большего и не следует просить у богов! Да будет хотя бы так! А по правде говоря, моя дорогая старая подруга, я наслаждаюсь тем, что снова у себя дома, точно какой-нибудь мелкий буржуа сижу на своих креслах, посреди своих книг, в своем кабинете, с видом на свой сад. Сияет солнце, птицы щебечут, как влюбленные, по речной глади бесшумно скользят лодки, и повесть моя продвигается. Закончу ее, видимо, через два месяца».[598] Чтобы окрепнуть и запастись настроением для работы, он занимается физическими упражнениями и каждый день плавает в Сене. Чтобы «всколыхнуть болото», он делает резкое движение, которое вызывает боль в левом бедре. Он более осторожно делает «водные упражнения», но не замедляет письма. «Что до меня, то я усердно работаю, не вижу ни души, не читаю газет и кричу в тиши кабинета как одержимый, – пишет он Ги де Мопассану. – Весь день и почти всю ночь я провожу, согнувшись над столом, и часто вижу, как зажигается заря. Незадолго до ужина, часов в семь, я резвлюсь в буржуазных волнах Сены». Он хочет, чтобы его «ученик», как и он, посвятил себя творчеству вместо того, чтобы терять время на женщин легкого поведения. «Советую вам в интересах литературы усмирить свой пыл, – пишет он ему в том же письме. – Берегитесь! Все зависит от цели, которую хочешь достичь. Человек, посвятивший себя искусству, не имеет больше права жить, как другие».[599] Однако время от времени он испытывает чувство сожаления оттого, что не пошел по общему пути. У слуги Эмиля, который женился на Маргарите, горничной Каролины, родился мальчик. Но через несколько дней ребенок умер. Однако, узнав о рождении малыша, Флобер испытывает странную нежность. «Эмиль в восторге оттого, что у него сын, и я понимаю эту радость, которую когда-то находил смешной, а теперь завидую»,[600] – пишет он Каролине.

Если радости семейной жизни пробуждают время от времени мечты (знак старости, думает он), то нравы парижской прессы все больше раздражают его. Когда «Репюблик де леттр» публикует статью о Ренане, полную коварных намеков на личность автора «Жизни Христа», он просит Катулла Мендеса вычеркнуть его имя из списка постоянных сотрудников издания и не присылать ему больше газету. «Пусть не разделяют мнения Ренана, очень хорошо! – пишет он Эмилю Золя. – Я тоже не разделяю его мнения! Но не считаться со всеми его работами, упрекать за рыжие волосы, которых у него нет, и называть его бедную семью прислугой наследников, вот этого я не понимаю! Я принял решение: ухожу с радостью и окончательно от этих низких господ. Их пошлая демократическая зависть мне отвратительна».[601] И Ги де Мопассану: «Какой следует сделать вывод? Отойти от газет! Ненависть к этим листкам – начало любви к Прекрасному. Они по сути своей враждебны любой личности, которая стоит хоть немного выше других. Оригинальность, в какой бы форме она ни проявлялась, их раздражает».[602] Между тем он спросил господина Пеннетье, директора Руанского музея, не может ли тот дать ему чучело попугая. Он пишет сейчас под взглядом такой птицы с изумрудным оперением и стеклянными глазами. «На моем столе вот уже месяц стоит чучело попугая, дабы я мог описывать его с натуры, – пишет госпоже Роже де Женетт. – Это зрелище начинает утомлять меня. Но пока я оставляю его, чтобы сохранился в голове образ».

7 августа он пишет последние страницы повести: «Продолжаю горланить, как горилла, в тишине кабинета, и даже сегодня у меня в спине или скорее в легких поднялась боль, у которой нет другой причины, – пишет он Каролине. – Еще несколько дней, и я взорвусь, как мина. На моем столе найдут мои куски. Но до того нужно блестяще закончить мою Фелисите».[603]

По истечении трех дней следующий документ о здоровье: «Из-за усердия в работе мой ум напряжен до предела. Позавчера я работал восемнадцать часов! Теперь очень часто работаю до завтрака или, вернее сказать, не останавливаюсь, поскольку даже когда плаваю, невольно обдумываю фразы. Нужно ли тебе говорить, на какие мысли меня это наводит? Наверное (не зная того), я был очень болен со времени смерти нашей бедной старушки. Если ошибаюсь, то откуда взялось то странное просветление, которое недавно снизошло на меня? Словно рассеялся туман. Физически чувствую себя помолодевшим. Я забросил фланелевую фуфайку (напрасно, наверное) и теперь хожу даже без рубашки».[604] Наконец 17 августа он объявляет Каролине о победе: «Вчера в час ночи закончил „Простую душу“ и переписываю ее. Теперь замечаю, что устал; дышу тяжело, как вол после пахоты». Он пишет копию текста для Тургенева, который после того, как перевел «Легенду о святом Юлиане Милостивом», обещает сделать переложение на русский язык «Простой души».

Две недели спустя, освободившись от груза работы, Флобер едет в Париж, где встречается с друзьями. Он рассказывает им о муках творчества, которые испытывал в течение двух месяцев, работая по пятнадцати часов в день в страшную летнюю жару с единственным развлечением – плаванием по вечерам в Сене. «И результат этих девятисот часов работы – новелла в тридцать страниц»,[605] – заключает Эдмон де Гонкур с сострадательной иронией. Флобер сожалеет о том, что Жорж Санд умерла, не прочитав повести. Она всегда упрекала его за чрезмерную сухость повествования. На этот раз она была бы взволнована, оценив свое влияние на стиль «старого трубадура». Жаль!

Между тем он воспрянул духом. Работа над «Простой душой» не истощила его, но пробудила аппетит. «Теперь, когда я закончил Фелисите, – пишет он Каролине, – появляется Иродиада, и я вижу (так же ясно, как вижу Сену) гладь Мертвого моря, искрящуюся на солнце. Ирод и его жена стоят на крыше дворца, откуда видны золоченые плиты храма. Я задерживаюсь с началом и этой осенью буду вкалывать так, как только смогу».[606] Как обычно, он начинает с чтения множества исторических книг, чтобы подготовить основу. И продолжает исследования в Париже в библиотеках. Он целиком погружается в сбор материала. Однако, пожертвовав какими-то дружескими традициями, идет на премьеру пьесы Альфонса Доде «Фромон младший»; рекомендует Ги де Мопассана Раулю Дювалю для работы в театральном разделе газеты «Насьон»; собирает друзей, чтобы прочитать им «Простую душу»; продает благодаря Тургеневу две свои повести русскому журналу «Вестник Европы»… Встреча со старыми товарищами воодушевляет его. Тем не менее он не одобряет последний роман Эмиля Золя «Западня». «Считаю это низменным, – пишет он принцессе Матильде. – Говорить правду жизни – не главное, по мне, условие Искусства. Главное – стремиться к красоте и достигнуть ее, если сможешь».[607] Он равно разочарован «Набобом» Альфонса Доде: «Нескладная вещь. Дело не только в том, чтобы видеть, нужно обработать и соединить то, что увидел. Реальность, по-моему, может служить только трамплином… Этот материализм возмущает меня… После реалистов пошли натуралисты и импрессионисты. Какой прогресс! Сообщество шутников!»[608]