Гюстав Флобер - Анри Труайя

Собираясь в эту поездку в Париж, он заказывает себе домашнее платье, бархатные тапки, белые галстуки, две «гигантские губки», одеколон, зубной эликсир, помаду «или, скорее, масло с запахом сена (на улице Сент-Оноре)», четыре пары серо-перламутровых перчаток и две пары шведских на двух пуговицах. И первого февраля отправляет друзьям шутливое приглашение следующего содержания: «Господин Гюстав Флобер имеет честь предупредить вас, что его салоны будут открыты со следующего воскресенья, 4 февраля 1877 года. Он будет рад принять вас. Приглашаются также дамы и дети».

По приезде он делает необходимые светские визиты, не оставляя при этом работы над рукописью. И 15 февраля может объявить госпоже Роже де Женетт: «Вчера в три ночи я закончил переписывать „Иродиаду“. Сделана еще одна вещь! Книга может выйти 16 апреля. Она будет небольшой, но, думаю, занимательной. Этой зимой я работал без устали, поэтому приехал в Париж в жалком состоянии. Теперь немного привел себя в порядок. Всю последнюю неделю я спал по десять часов (sic). Я поддерживал себя холодной водой и кофе».

Если в замечательной новелле «Простая душа» он вернулся к строгому письму «Госпожи Бовари», если в «Святом Юлиане Милостивом» он вспомнил о легендарном и религиозном мире «Искушения святого Антония», то в «Иродиаде» возродил жестокость, сладострастие и варварские краски «Саламбо». Трем главным героям даны великолепные характеристики. Ирод Антипа, трусливый и жестокий деспот, дрожит за свое положение тетрарха. Иродиада, его супруга, честолюбивая и коварная, не отступает ни перед чем ради сохранения своей власти. Саломея, юная грациозная девушка, очаровывающая мужчин, простодушно служит преступным замыслам матери. Танец этой девственницы, вдохновленный сладострастным покачиванием бедрами перед Флобером Кучук Ханем, трагически завершает судьбу святого и пророка Иоанна Крестителя. Задача автора заключается в том, чтобы на нескольких страницах воссоздать с поразительной точностью библейский мир. Таким образом, эти «Три повести», столь разные по своей фактуре, являются свидетельством абсолютной власти Флобера над вдохновением и словом. Изумительная экономичность рассказа, краткое и верное описание персонажей, декорация, созданная несколькими мазками, – все свидетельствует здесь о совершенстве. Безупречность и чистота бриллианта. Тем не менее Флобер не уверен в своей работе. Он, как обычно, хочет знать мнение друзей. Большая часть принимает повесть благосклонно. Однако после чтения «Иродиады» у принцессы Матильды Эдмон де Гонкур язвительно помечает в своем «Дневнике»: «Безусловно, есть колоритные картины, изящные эпитеты, интересные находки; но сколько в этом водевильной изобретательности и маленьких современных чувств, прилепленных к этой сверкающей мозаике архаичных заметок! Это, кажется мне, несмотря на рев чтеца, лишь безобидная игра в археологию и романтизм».[621] Флобер, в свою очередь, строг к своим друзьям. Так, задетый успехом «Западни», он не упускает случая прилюдно напасть на принципы натурализма, которые исповедует Золя. Тот спокойно отвечает ему: «У вас было маленькое состояние, которое позволило вам многое преодолеть… Я же зарабатывал на жизнь исключительно пером, вынужден был пройти через всевозможные бесчестные писания, через журналистику, поэтому приобрел… как бы вам сказать… что-то от ярмарочного зазывалы… Я, правда, как и вы, смеюсь над словом „натурализм“, однако буду повторять его без конца, поскольку вещам надо давать название, дабы публика запоминала их».[622]

В марте «Три повести» отданы издателю. Кроме того, «Простая душа» и «Иродиада» должны появиться одна за другой в «Мониторе» и принести каждая автору по тысяче франков. «Легенда о святом Юлиане Милостивом» будет опубликована в «Бьен пюблик». Вселяет надежду и то, что все больше и больше молодых авторов посылают Флоберу свои произведения. А Виктор Гюго, «великий старик», хочет, чтобы он представил себя во Французскую академию. «Он без конца пристает ко мне с Французской академией. Ну уж нет! Нет!» – смеется Флобер. Книги друзей разочаровывают его. «Читали ли вы „Девку Элизу“ (Эдмона де Гонкура)? – спрашивает он у госпожи Роже де Женетт в том же письме. – Это очень сухо и бледно, „Западня“ рядом с ней кажется шедевром. Ибо есть в этих растянутых грязных страницах подлинная сила и несомненный талант. Появившись после этих двух книг, я прослыву автором для девиц-пансионерок». Закончив исправление корректур, он перечитывает письма, полученные в юности, и сжигает большую часть переписки с Максимом Дюканом. Потом в порыве щедрости и расположения дарит Эдмону Лапорту рукопись «Трех повестей» в сафьяновом переплете: «Вы видели, как я писал эти страницы, дорогой старина, примите же это. Пусть они напоминают вам вашего гиганта Гюстава Флобера».

16 апреля шесть молодых писателей – Поль Алексис, Анри Сеар, Леон Энник, Ги де Мопассан, Гюисманс, Октав Мирбо устраивают в ресторане Траппа обед, на котором официально провозглашают Флобера, Золя и Гонкура «тремя мастерами настоящего времени». «Вот и формируется новая армия», – помечает с удовлетворением Эдмон де Гонкур. Однако Флоберу совсем не нужно стоять во главе «армии». Он – индивидуалист и не может принять роль духовного лидера. Реализм, натурализм – ни одна из этих этикеток не отвечает его представлению о романе. Литературные псевдотеории Золя вызывают лишь его негодование. Одинокий человек в жизни, он хочет быть им и в Искусстве. Таким образом, в течение всего обеда, целью которого было назвать его главой течения, он в который раз убеждается в верности своего нежелания иметь школу.

«Три повести» выходят 24 апреля 1877 года у Шарпантье. Пресса принимает их восторженно, в отличие от «Святого Антония». Эдуар Дрюмон говорит о «чудесах». Сен-Валери в «Ла Патри» – «об удивительном сочетании точности и поэзии». Госпожа Альфонс Доде (которая подписывается Карл Штейн) в «Журналь оффисьель» – «о заслуженном и безусловном успехе». Теодор де Банвиль в «Насьональ» – о «трех абсолютных и совершенных шедеврах, созданных силой поэта, уверенного в своем искусстве, о котором следует говорить только с уважительным восхищением, достойным гения». Последний даже советует членам Французской академии всем корпусом отправиться к Гюставу Флоберу, «чтобы расстелить под его ногами пурпурный ковер». Один лишь Брюнетьер в «Ревю де Монд» смеет напасть на автора, заявляя, что «Три повести» – «самое слабое из написанного им», и видя в этом «знак слабеющего воображения». Это желчное замечание потонуло в криках восхищения «молодежи».

Публика принимает повести более сдержанно. Впрочем, выход книги скрашен политическими событиями. Все взгляды обращены к маршалу Мак-Магону, который только что отправил Жюлю Симону, председателю Совета, письмо, дезавуирующее его республиканские тенденции. Кризис заканчивается назначением 16 мая консервативного правительства, которое возглавляет граф Брогли. Однако общество взволновано. Говорят о предстоящем роспуске Палаты и новых выборах. «Шалости нашего современного Баярда (Мак-Магона) вредят всем делам! Литературе в их числе, – пишет Флобер одному другу. – Издательство Шарпантье, которое обычно продает триста томов в день, в минувшую субботу продало пять. Что касается моей бедной книжицы, то ей не повезло. Мне остается только затянуть потуже ремень».[623] Флобер рассчитывал на хорошую продажу, надеясь выйти из затруднительного положения. Он едва сводит концы с концами, а дела Комманвилей не улаживаются так, как хотелось бы. Таким образом, несмотря на безусловный успех у критиков и писателей своего времени, он заканчивает письмо на печальной ноте: «К неурядицам в общественных делах добавляются печальные личные. Мой горизонт черен». Для того чтобы успокоить себя, есть один метод: работа. Бувар и Пекюше ждут его в Круассе. Он в который раз пытается забыть жизнь в их обществе.