Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец - Александр Семёнов

Платье Снегурочки оказалось великовато, и во вторник они отвезли его маме Андрея, умевшей замечательно шить. О том, что прекратилась грузоподъёмная работа, пока умолчали – и были правы, потому что в этот же вечер позвонил Жека. На его объявление в строительном журнале отозвался клиент – не такой, как Толя, мельче, но дня на четыре его объёма должно было хватить. Не отдохнув и пары суток, бригада собиралась вновь, теперь с другим командором.

– Ну, ты понимаешь, Оль… Не могу же я их бросить, – извиняющимся тоном сказал Андрей. – Кого они найдут под Новый год? А мы уже сработались…

– Конечно, понимаю, – ответила Оля. – На твоём месте сама бы поехала. Даже если бы не хотела.

Она думала, что он поработает ещё раз-другой, но оказалось, что декабрь – самое авральное время. За первым заказом прилетел второй, затем новый, новый… И всё закрутилось почти так же, как прежде. Отличия были только в худшую сторону. Раньше дорога на работу занимала у Андрея минут двадцать на маршрутке; теперь он мотался, куда позовут, даже на другой конец города. Раньше, у Анатолия, всё было отлажено, машины со стройбазы прибывали минута в минуту; теперь их приходилось ждать, сидя без дела иной раз по два часа. Оля только удивлялась, как при всём этом Андрей ухитряется больше прежнего играть на гитаре, не забрасывать бег, готовить ужин и пылесосить в комнатах, когда первым возвращается домой, и неизменно быть в добром расположении духа.

Под конец года в Питер зачастили гитаристы, как известные, так и теневые герои, ценимые в избранном кругу. Прилетал и Марко, одинаково свой в обеих компаниях. Концерты шли в разных залах, от Капеллы и Консерватории до клубных, размером чуть больше комнаты, и Андрей старался побывать везде. Оля, когда была свободна от занятий, ходила вместе с ним, но кого бы ни видела – всё ей казалось, что Андрей на этой сцене звучал бы и выглядел лучше. А он таскает мешки… Даже Марко, сказавший ей комплимент по-русски, стал как-то раздражать своим благополучием и спокойной уверенностью, хотя здесь Оля понимала, что неправа, и старалась отогнать это чувство.

На одном из концертов они встретили Валеру – клавишника, с которым Андрей когда-то играл в ресторане.

Оля с первого взгляда решила, что Валере лет шестьдесят, и страшно удивилась, когда Андрей сказал, что чуть за сорок. Её папа выглядел куда моложе. Встреча была весёлой, по пути к метро бывшие напарники вспоминали разные случаи на работе. Такой, например: когда пьяненький посетитель хотел непременно сам исполнить песню, ему давали неподключенный микрофон; Валера играл, посетитель надрывался, но звучал-то в зале голос Андрея, невидимого за дверью. «За два года так никто и не въехал, – сказал Валера перед тем как расстаться. – Кстати, петь его как следует я научил. Методом живительного удара в солнце при малейшей попытке напыжиться». Распрощавшись, Оля ещё посмеялась по инерции, а потом одним движением нарисовала его в памяти: душевный товарищ, деликатный, болезненно худой, морщинистый, порой не в меру суетливый, с длинным тощим хвостиком на затылке, а спереди почти лысый, курит одну сигарету за другой… Только посмотрела на него – и уже отчего-то жалеешь. Может, и хорошо, что Андрей соскочил, – подумала она ближе к ночи, – а то поработал бы ещё несколько лет – и неизвестно, что бы стало.

Утром её разбудил звонок мамы, зазывавшей на большую распродажу летней одежды. Оля не хотела ехать, но всё же послушалась и, глядя на себя в зеркалах примерочных кабинок и веселясь от мысли как-нибудь спрятаться тут вдвоём, неожиданно увлеклась и накупила футболок, топиков, шорт, брюк и кед на несколько лет вперёд. К платьям по-прежнему не тянуло: лишь одно, шёлковое, брусничного цвета, чуть ниже колен, подарила мама, и, прогулявшись в нём по залу, Оля мимоходом ускользнула от двоих желавших познакомиться мужчин и одной девушки. Очень вовремя вспомнив, что с лета не была в Эрмитаже, она уговорила двух учениц и ученика, с которыми должна была встретиться в тот день, провести выездное занятие. Тихо разговаривая по-английски, они бродили по выставкам лиможской эмали и севрского фарфора, а потом – просто так, без цели и направления, – по всем залам, пока ученики не стали жаловаться на ноги. Да и сама Оля, вернувшись домой, чувствовала приятную усталость и даже обошлась без пробежки.

Следующим вечером, по пути с уроков, она поймала в вагоне метро изумлённый взгляд и, присмотревшись к лицу под чёрным капюшоном, узнала Дину – бывшую подругу из спортивного лагеря. «С ней всё в порядке», «хорошо выглядит» и другие радостные мысли пришли в голову чуть погодя, а первым желанием было выскочить на ближайшей остановке. Совсем не вписывалась Дина в теперешнюю жизнь, даже как случайная встречная. Наверное, она сама это почувствовала и, приняв равнодушный вид, достала из рюкзака книгу. «Да нет, смотри, – устыдившись своего порыва, мысленно сказала Оля, – можешь подойти, поговорим…» Несколько раз Дина взглядывала на неё поверх страниц и, кажется, сделала движение навстречу, но тут они доехали до «Балтийской», и Оля, взмахнув на прощание рукой, вышла на платформу.

Выждав, как и собиралась, две недели, она позвонила на мобильный номер Ксении. Электронная девушка ответила, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. «Деньги закончились», – подумала Оля и хотела подкинуть сотни две, но вспомнила, что сама очень не любит такую непрошеную заботу. И кто позаботился – на месте Ксюхи, без сомнения, поняла бы. Сначала надо позвонить домой.

Трубку сняла бабушка.

– Здравствуйте, Вероника Сергеевна, – сказала Оля. – А Ксюша дома?

– Нет её, Оленька, где-то гуляет. Вечером должна быть.

– Как ваше самочувствие? Лучше?

– Лучше, спасибо. Да если бы было плохо, она бы не ушла никуда. А так подлечили в больнице, не жалуюсь.

– Ну, я рада за вас…

– А Ксюше я передам, что ты звонила, когда вернётся.

Она позвонит.

– Спасибо, – сказала Оля. – Всего вам наилучшего.

С наступающим!

И, подумав, положила на Ксюшин номер триста рублей, но звонить не стала.

Двадцать третьего декабря Жека звал выносить откуда-то мусор: не очень много, двоим на пару часов, – но уж здесь Андрей отказался. И Оля, заранее договорившись с учениками, раскидала занятия по другим дням. С самого утра, ни на что постороннее не отвлекаясь, они готовились к выступлению. Зал на Новочеркасской опробовали ещё две недели назад, и тогда почти всё было по-настоящему: полуакустическая гитара, звукорежиссёр за пультом, танцующие Вика с Сергеем и тренер Алина Александровна, глядящая на них почти с материнской гордостью. Репетицию провели на таком подъёме, так отладили звук, что решили замахнуться на все десять танцев, а не на половину, как думали вначале. Не хватало в тот день только зрителей – а их, по уверениям ребят, соберётся столько, что на паркете не протолкнёшься. В пустом зале Оля не волновалась, только спросила с удивлением: зачем нужен микрофон? Петь в него – всё равно, что бегать на костылях. Она и без подпорок может выдать такую ноту, что стены дрожат. «Это сейчас, – ответили ребята, – а как будет толпа, сама себя не услышишь». Оля не больно-то поверила и была спокойна всё время, оставшееся до праздника. И ночью накануне её не тревожили кошмары, и, проснувшись раньше обыкновенного, она посмотрела на тёмное окно, представила за ним тысячеглазое чудище, жадно ловящее фальшивые ноты и забытые слова, мысленно щёлкнула его по носу и повернулась на другой бок.