Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

гимназии идет в университет, а для женщины – три дороги на выбор: или место учительницы в селе или городе, или бездельное сидение дома до замужества, или же беготня по грошовым урокам. И все это начинается для них в такое время нашей юности, когда перед мужчиной открываются двери университета, когда он учится, читает, думает… идет вперед, масса новых идей возбуждается в нем, а мы обречены довольствоваться скудными обрывками гимназических знаний, элементарных понятий, почерпнутых из учебников. Я всегда склонна была критически относиться к своему образованию, к гимназическому преподаванию… Само собою разумеется, что в разговоре с O.K. я не так подробно развила свою мысль; я ограничилась только очень краткими словами… и не успела я кончить, как раздался звонок, затем другой – в комнату вошли обычные посетители сред O.K.

Завязался общий разговор о курсах, о недавнем вечере, о том, сколько получено доходу, о петербургском женском клубе и т. д. Этот женский клуб разрешен не как клуб, но под именем Русского женского взаимно-благотворительного общества; но очевидно, судя по началу – это первая попытка женщин создать свой клуб на манер американок. Как взаимное благотворение общество наметило несколько задач, между прочим – учреждение дешевых квартир для бедных интеллигентных женщин, доставление им занятий, организацию дешевой столовой, чтение лекций по разным специальностям – для желающих. Общество будет иметь свою читальню; вход в собрание ежедневный для всех членов. Одним словом – очень и очень похоже на клуб, даже с избранием старшин, дежурных. Мужской элемент не допускается, несмотря на то, что ему страшно хочется, и он употребляет все старания, чтобы попасть туда. О. К. была раз в собрании членов этого общества и говорит, что там очень весело и оживленно… Говорили и о женском медицинском институте. Боже мой! вряд ли когда-нибудь настолько полезное и необходимое учреждение встречало столько препятствий для своего возникновения: до сих пор не решено окончательно, где же строить институт? – Отводят где-то место, но это пока еще только слух.

14 декабря

На днях утром я пошла на лекцию богословия. Добрый батюшка вошел, смиренно сам прочел молитву: Царю Небесный (он сначала было просил нас самих читать ее перед каждой лекцией, но видя, как два или три раза произошло замешательство, вследствие того, что никто не решался читать, теперь всегда сам читает, войдя в аудиторию) и начал защищать учение Библии от взглядов разных ученых и их теорий… Он старался доказать, что Библия не противоречит науке, что сами ученые, несмотря на то, что некоторые из них отрицают существование Бога, необходимость религии, все-таки должны признать, должны вывести из изучения истории человечества, что в человеке всегда жила могущественная потребность – в религии, в стремлении узнать Бога, объяснить себе явления природы, ее возникновение; человеку всегда была присуща мысль о вечности, о том, что со смертью не все в нас исчезнет, а останется нечто. Человек всегда старался проникнуть в тайны неизвестного, за гробом… Батюшка говорил заикаясь, путаясь в словах, и поэтому… как слаба казалась его защита веры! Я слушала внимательно и с интересом, но для тех, кто и вообще не особенно симпатично относится к религии, для тех убеждения и доводы батюшки были, конечно, очень слабы, тем более, что изложение вовсе не отличалось красноречием, а физический недостаток еще более портил всю лекцию.

Через два часа в той же аудитории Гревс читал интересную лекцию о христианстве как историческом явлении, имеющем огромное значение в истории народов; и здесь впервые я услышала речь о христианстве не с той обычной строго религиозной точки зрения, с какой я обыкновенно привыкла смотреть на него. Не касаясь вопросов религии, Гревс разбирал вопрос об изучении этого исторического явления. Этим вопросом стали заниматься сравнительно очень недавно, начиная с 50-х годов нынешнего столетия; само собою разумеется, что в числе писателей, занимавшихся этим вопросом, Гревс выше всех поставил Ренана… Профессор закончил лекцию, высказав убеждение, что все прогрессирует, и человеку необходимо когда-нибудь прийти к познанию истинного Бога.

А вечером я читала лекции Милюкова, введение в курс русской истории. Там мне бросилось в глаза то обстоятельство, что наша церковь – оказывается вовсе не так тесно связанной с государством, если рассмотреть исторический процесс.

15 декабря

Завтра уезжаю домой. Устала до последней невозможности; почти сплю за тетрадкой. Домой! Как-то меня встретит мама? Говорю – неизвестно, настолько мало ее знаю. А меня все ждут с нетерпением… О, как я буду рада видеть их всех, сестер, братьев! Сколько я могу им рассказать, сколько надо сообщить… уже глаза слипаются… не могу писать больше…

Ярославль, 25 декабря

Вот уже целая неделя, как я дома, и не вижу, как время идет… Первые радостные минуты встречи со своими, потом – бесконечные разговоры и рассказы. Дома, конечно, ничего не изменилось. Но мама удивила меня своим отношением ко мне: она встретила меня очень ласково и, кажется, была очень успокоена, видя, что я нисколько не переменилась, что ничего ужасного со мною не случилось и что курсы не оказали на меня никакого «вредного» влияния. Вполне игнорируя курсы, она, тем не менее, с любопытством расспрашивала меня о моем житье в интернате, и так как то, что я рассказывала, было вполне успокоительного характера, то ей не к чему было придраться, и она была спокойна. Но зато она с необыкновенной для меня щедростью принялась заботиться о моих туалетах, находя их слишком плохими. Рассчитывая существовать в Петербурге исключительно на собственные средства, я, конечно, не могу теперь одеваться так, как одевалась прежде… И вот маме надо было найти хотя бы одну, по ее мнению, неприглядную сторону моего существования; не находя ее в моих рассказах, но найдя ее в моем туалете (к слову сказать – вполне приличном), она обратила теперь на нее все свои заботы и, к великому моему удивлению, заботится о моих платьях совершенно так, как будто бы у нас не было отдельного имущества, а она обязана нам все делать. Я прихожу в ужас от такой беспощадной траты денег, но маму убедить – невозможно. С непривычки мне кажется обидным принимать от нее столько подарков, даже невозможным, неестественным, смешным быть одетой на «чужой счет», как я выражаюсь. А главное – мне ничего не надо; я неустанно твержу это маме и этим, по-видимому, только больше подливаю масла в огонь тотчас же.

Она тратит на меня деньги… и я, не привыкнув брать их когда бы то ни было, чувствовала себя неловко, когда она не захотела принять деньги за мое содержание… Родные, конечно, будут порицать меня за подобное