Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер

— Когда ты это поняла?

— Когда он приезжал к нам. Как только он вышел из вагона и зашагал ко мне по перрону, меня кольнуло дурное предчувствие. Словно это чужой человек и мне вовсе не хочется его видеть. Я не ожидала, что так будет. После стольких месяцев разлуки я немного волновалась, как мы встретимся, но испытать такое отчуждение… Мы ехали в Карн-коттедж под проливным дождем, и я притворялась сама перед собой, что эта неловкость пустяки, что все скоро наладится. Но вот мы вошли в Карн-коттедж, и у меня пропала последняя надежда. Он вел себя не так. Все было не так. Дом отверг его, он был здесь чужой. Дальше все шло хуже и хуже.

— Надеюсь, мы с папа́ в этом не виноваты? — спросила Софи.

— Нет, Софи, что ты! Конечно нет, — поспешно возразила Пенелопа. — Вы вели себя по отношению к нему идеально. Это я обращалась с ним отвратительно. Но я ничего не могла с собой поделать. Он нагонял на меня невыносимую скуку. Знаешь, как это бывает, — знакомые тебе говорят: наши друзья будут в ваших краях, пожалуйста, примите их, мы знаем, как вы гостеприимны. И вот ты проявляешь гостеприимство, приглашая совершенно незнакомых и ненужных тебе людей на выходные, а потом буквально изнемогаешь от тоски и скуки. Конечно, все время шел дождь, но дело вовсе не в дожде, дело в Амброзе. С ним было так неинтересно, он такой никчемный… Знаешь, он даже не умеет почистить свои собственные башмаки. Он их никогда в жизни не чистит! И потом, он был груб с Дорис и Эрни, обращался с мальчиками так, как будто они уличные воришки. Он ужасный сноб. Не мог понять, почему мы все вместе садимся за стол. Удивлялся, почему мы не поселили Дорис и Кларка с Рональдом на кухне. Это меня просто убило. Никогда не думала, что он… что вообще можно так относиться к людям, да еще высказывать подобные мысли вслух, так гнусно спорить и настаивать.

— Если быть справедливой, родная, по-моему, ты не должна винить его за эти взгляды. Ведь он был так воспитан. Тут скорее мы выбиваемся из общего течения. Наш домашний уклад всегда отличался от того, как живут другие.

Но Пенелопа была безутешна.

— Виноват не только он. Я ведь сказала тебе, что тоже виновата. Я вела себя с ним чудовищно. Я и не представляла себе… я не догадывалась, что могу быть такой злой. Мне противно было на него смотреть, противно, когда он ко мне прикасался. Я не допустила никакой любви.

— Что ж тут удивительного, в твоем состоянии.

— А вот он, вместо того чтобы понять, разозлился и надулся. — Пенелопа с отчаянием глядела на Софи. — Я сама виновата. Ведь говорила ты мне, что замуж нужно выходить только за человека, которого по-настоящему любишь, а я тебя не послушала. Но я точно знаю: если бы я смогла привезти его в Карн-коттедж и познакомить с вами до того, как мы объявили о помолвке, я никогда, ни за что не вышла бы за него.

Софи вздохнула:

— Конечно, жаль, что у вас не было времени. Да и мы с папа́ не смогли приехать на свадьбу. Ведь даже в последнюю минуту ты могла передумать и отказаться. Но что толку сейчас сожалеть о прошлом. Ничего уже не изменить.

— Ведь он тебе не понравился, Софи? Вам обоим, и тебе, и папа́? Вы думали, что я сошла с ума?

— Ничего подобного.

— Что же мне теперь делать?

— Голубка моя, сейчас ты ничего не можешь сделать. Кроме, пожалуй, одного: ты должна немножко подрасти. Ты уже не ребенок. Ты — мать, и на тебе лежит ответственность за твоего собственного ребенка. Идет война, твой муж на своем эсминце сопровождает конвои через Атлантику. Нужно принять то, что есть, и жить дальше, ничего другого не остается. И потом, — она улыбнулась, вспоминая, — он приехал к нам не в самое удачное время. Этот нескончаемый дождь, тетя Этель с ее сигаретами и джином и ехидными высказываниями, которые приводят общество в шок… Что касается тебя, то беременность сильно меняет женщину. Может быть, когда ты в следующий раз увидишь Амброза, все будет иначе. Ты отнесешься к нему по-другому.

— Ох, Софи, какая же я дура!

— Вовсе нет. Ты была очень молода и стала жертвой обстоятельств, которые изменить не могла. А теперь, пожалуйста, успокойся, прошу тебя — ради меня. Улыбнись и нажми кнопку звонка; пусть миссис Роджерс принесет мою первую внучку, я хочу ее наконец увидеть. А об этом разговоре мы с тобой забудем, будто его и не было.

— Ты расскажешь папа́?

— Нет. Он расстроится. А я не хочу его волновать.

— Но ведь у тебя же никогда не было от него тайн.

— Теперь появилась.

Внешность младенца озадачила не только Пенелопу. На следующий день пришел Лоренс и, увидев внучку, изумился не меньше.

— Доченька, а на кого же она похожа?

— Понятия не имею.

— Малышка, конечно, прелестна, но я не вижу ни малейшего сходства ни с тобой, ни с ее отцом. Может быть, она похожа на матушку Амброза?

— Ничего общего. По-моему, тут явное проявление атавизма, она к нам явилась из прошлых поколений. Наверняка точная копия какой-нибудь далекой прапрапрапрапрапрабабки. Как бы там ни было, для меня это великая тайна.

— Ну и пусть. По-моему, она вполне готова вступить в эту жизнь, а это самое главное.

— Килингам сообщили?

— Да, я послал телеграмму Амброзу на корабль, а Софи позвонила его матери в пансион.

Пенелопа поморщилась:

— Нашей Софи храбрости не занимать. И как отреагировала Долли Килинг?

— Судя по всему, пришла в восторг. Она с самого начала надеялась, что будет девочка.

— А всем своим друзьям и леди Бимиш сказала, что ребенок родился семимесячным.

— Полно, девочка, ну что с того, что она придает такое значение приличиям? Тебя ведь это никак не задевает. — Лоренс немного помолчал. — Она также сказала, что очень хотела бы, чтобы девочку назвали Нэнси.

— Нэнси?! Где она откопала такое имя?

— Так звали ее мать. Может быть, идея не так уж плоха. Подумай, — он сделал легкий выразительный жест, — это может сгладить острые углы.

— Ладно, пусть будет Нэнси. — Пенелопа села и вгляделась в лицо новорожденной. — Нэнси… По-моему, имя ей вполне подходит.

Но Лоренса интересовало не столько имя девочки, сколько ее поведение.

— Кроха, а ты не будешь орать день и ночь? Не выношу орущих младенцев.

— Ну что ты, папа́, конечно нет. Она очень спокойная. Ест свою маму и спит, проснется, поест и снова заснет.

— Маленькая людоедка.

— Как ты думаешь, папа́, она будет хорошенькая? Ты всегда умел разглядеть хорошенькое личико.

— Она будет недурна. Ренуаровская красотка — белокожая и цветущая, как роза.

Коснулась война и Дорис. Большинство эвакуированных, не в силах больше жить вдали от дома, один за другим возвращались в Лондон, но Дорис, Рональд и Кларк продолжали жить в Порткеррисе, они стали не только постоянными жителями Карн-коттеджа, но и членами семьи Стерн. В июне, во время эвакуации Британских экспедиционных сил из Франции, муж Дорис, Берт, был убит. Похоронку принес почтальон, развозивший на велосипеде телеграммы жителям Порткерриса. Он открыл калитку и, насвистывая, пошел по саду, где трудились Софи и Пенелопа, выпалывая из цветочного бордюра сорняки.