Вестники Судного дня - Брюс Федоров

Но об этом хорошо знали немцы, которые сосредоточили весь свой огневой арсенал на этом злополучном участке фронта. Особенно их донимал гаубичный полк, который стрелял столь успешно, что немецкое командование направило на его уничтожение целую эскадру своих пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которые черными вороньими стаями, с придыханием и воем, валились и валились сверху без остановки и паузы, покрывая закрытые позиции артиллеристов шматками взорванной земли.

Дивизия выполнила свою задачу, позволив стрелковым корпусам разорвать огненные кольца своих «котлов» и объединиться, повысив таким образом возможность для того, чтобы раздвинуть фланговые клещи немецкой танковой группы и соединиться со своей армией. Однако самой героической дивизии больше не существовало. Её разбитые полки тоненькими людскими ручейками растеклись по полям и весям, пытаясь самостоятельно, малыми, плохо организованными группами добраться до расположения ещё действующих частей Красной Армии. Это удалось немногим.

Гаубичный полк тоже поредел, вернее сказать настолько, что от него осталось только одно целое орудие, да вот ещё половина его расчёта. Всем хороша была эта гаубица. Ни разу ни в чём не подводила. Всё у неё работало отменно: и откатный механизм, и клиновидный затвор, и колёсики наведения, и, конечно, прокопчённый пороховыми газами ствол. Не орудие, а лапочка, и имя ему артиллеристы дали самое подходящее, царственное: Василиса. Однако с каждым пройденным километром это торжественное и помпезное имя постепенно трансформировалось в упрощенно-тривиальное: Васька.

– До какой поры мы будем ещё тащить на своём горбу эту чёртову Ваську? Кому это нужно? – ворчал больше для себя, чем для окружающих, заряжающий Ефим, толкая руками от себя огромное обрезиненное колесо гаубицы. Впереди надрывались коневоды, понукая измученную четвёрку лошадей, с натугой навалившихся на свою упряжь. Конский храп, матюги измученных солдат, жаркое солнце конца июля, всё говорило о том, что силы людей на пределе и любая даже кратковременная передышка была бы как никогда к месту.

– Прива-а-а-л, – раздался протяжный крик. Это командир орудия, сержант Яков Жигальцов, наконец решил, что время приспело, чтобы дать роздых своей немногочисленной команде, благо, рядом оказалась компактная ракитовая рощица, которая прекрасно подходила для временного укрытия гаубицы.

Вылив на голову половину воды из фляжки, Ефим подошёл к своему сержанту, который сидел, прислонившись пропотевшей гимнастёркой к стволу раскидистого дерева, и пытался что-то высмотреть на замызганной километровой карте, которую пристроил у себя на согнутой коленке.

– Послушай, Яков, я шо-то не пойму здешний расклад, – промолвил Ефим своим одесским характерным говорком. – Зачем мы второй день тащим за собой эту дуру? Она уже всем против горла стала. И зачем тебе эта палетка, ты что, со всей германской армией воевать собрался?

Заслышав разговор, с разных сторон стали подходить утомленные бойцы. Один из них, вытирая пилоткой с лица пот, смешанный с дорожной пылью, спросил:

– Действительно, Яков, Фима прав. Что мы будем делать с нашей Василисой? Это же целых три тонны живого железного веса. И всего один снаряд на всё про всё. А тракторов нет. Случайно четырех лошадей нашли. На них мы далеко не уедем. Они и так уже боками поводят. Посмотри на них. Даже траву не щиплют. Измучились.

– Так, так, – Сержант Жигальцов поднялся с земли, отряхивая ладонями приставшие к штанам песчинки. – И ты, Борис, туда же? А ведь ты наводчик. Все так думают? – Яков посмотрел на третьего оставшегося в живых из его расчёта, подносчика снарядов Глеба, и приставших к его маленькому войску четырёх пехотинцев из разбитых полков стрелковой дивизии. Те, впрочем, старались держаться в стороне, показывая своим видом, что вмешиваться в разговор артиллеристов они не намерены.

– Да я как все, – в нерешительности откликнулся Глеб, высокий жилистый парень, призванный в армию перед самым началом войны из небольшой деревни с берегов Оки. – Если надо, давайте и дальше поволочём наше орудие. Бросать, конечно, жалко. Что же мы, нашу Василису немцам в полон оставим? А так, не знаю. Как все решат.

– Ну и как же мы решать будем? – саркастически усмехнулся Ефим. – Может быть, проголосуем, как на собрании?

– Всё проще, Фима, значительно проще, – подстраиваясь под манеру говорить по-одесски, откликнулся сержант. – За нас уже всё решил Полевой устав Рабоче-крестьянской Красной Армии, который однозначно говорит о том, что боец должен делать всё для сохранения в целости и сохранности своего оружия как в бою, так и в небоевой обстановке. Вот посмотри, все пехотинцы из нашей дивизии, которые идут с нами, находятся при оружии. Винтовки свои не бросили, а вынесли их с поля боя. Что из того, что из всей гаубичной артиллерии осталась только наша Василиса? Мы её должны сберечь и доставить к месту назначения, каковым является расположение ближайшей кадровой части нашей армии. Я на наших позициях подобрал карту у одного убитого лейтенанта. Так вот, по моим прикидкам, километров через десять, если будем двигаться по этой дороге, мы должны выйти к передовым подразделениям нашего корпуса. Кроме того, я был и остаюсь вашим командиром. Поэтому ставлю задачу, через десять минут возобновить движение, чтобы дойти до вон того леса. – Жигальцов вытянул руку и пальцем указал на чернеющую на горизонте полоску деревьев.

– Не серчай, Яков. Мы же всё понимаем. Это так. Устали очень, – Борис широко развёл руки и, прокрутившись через левое плечо вокруг себя, обвёл ими всех сгрудившихся красноармейцев, как бы говоря, что он выражает общее мнение. – Да только горько нам, что из всего полка только мы вчетвером выжили. Вот и сказали лишнего, не подумавши. Сейчас запряжём лошадей и дальше пойдём.

– Всё так, Яша. Я тоже что-то с больной головы с глузду съехал /умом тронулся/, —пытаясь оправдаться, Ефим стал тщательно одёргивать гимнастерку, подправляя её под ремень. – Проблем нет. Доставим нашу Ваську в полном ажуре. Вот только как бы нам на открытом месте под истребители бошей не подставиться? Шныряют везде, где их не просят.

– Это верно. Поэтому срубим побольше ивовых ветвей и обвяжем всё, что только можно. Передок, лафет, ствол, даже лошадей. Сверху не сразу разберёшь, что это за кусты на просёлке. Глядишь и повезёт. Нам ведь до большого леса осталось всего пять километров. В лесу сделаем большой привал.

Всё так и вышло. Судьба часто благоволит смелым. Пятерка немецких «фокеров» прошла далеко справа, не обратив внимания на непонятную цель на грунтовой просёлочной дороге: то ли отдельно стоящий куст, то ли небольшой перелесок.

Наконец дорога вильнула круто вправо и прижалась к опушке леса, в котором широколиственных лип, осин и берёз было значительно больше, чем игольчатых елей. Найдя подходящую окраинную поляну с плотным травяным покрытием, артиллеристы завели на неё гаубицу и, стреножив лошадей, отпустили их на свободный прокорм.

Как хорошо после многих трудов снять пропыленную гимнастёрку, скинуть сбитые надоевшие сапоги и растянуться голой спиной, всем истомлённым солдатским телом на зелёном шелковистом одеяле из луговых клевера, вербейника и тмина, и просто лежать, ничего не делая, под сенью склонившихся ветвей. Тогда можно думать о том, что вот повезло, что остался в живых в том последнем роковом бою, что не оглох и не ранен и можешь дышать раскрытой полной грудью, втягивая в себя душистый воздух полей, и любоваться голубым куполом неба. Значит, не пришёл ещё тот последний час, и потому можно свернуть и подымить махоровой цигаркой, глотнуть из фляги водки, а потом, присев в круг друзей-товарищей, улыбаться и слушать, как они травят один за другим солёные анекдоты. Так думал Ефим и, наверное, Борис тоже, а командир орудия Яков Жигальцов думал о-другом: