SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд

Для новорожденных, благополучно появившихся на свет, наступало испытание не менее тяжкое, чем для их матерей. Тот, кто родился слабым или калекой, подвергался «экспозиции» (см. главу 4): его попросту выбрасывали в мусор. Нежеланных детей ждала та же участь. Есть свидетельства того, что девочек желали меньше, чем мальчиков, отчасти из-за приданого, которое для средней семьи могло стать существенной статьей семейного расхода. Сохранилось письмо на папирусе из римской провинции Египет с инструкциями жене в случае рождения мальчика воспитать его, а девочку – выбросить. Трудно сказать, насколько часто это случалось и каковы в точности были гендерные пропорции, однако обычай был достаточно распространенным, чтобы свалки в городах считались надежным источником бесплатных рабов.

51. Римская повитуха, запечатленная за работой, на терракотовой надгробной плите из порта Остия. Роженица сидит на кресле, повитуха спереди готовится к принятию новорожденного

Жизнь детей, которых растили в семьях, оставалась полной опасностей. По самым оптимистичным подсчетам, основанным преимущественно на более поздних сопоставимых данных по населению, дожить до десяти лет удавалось только половине маленьких римлян: смертельными для них были разнообразные недуги и инфекционные заболевания, от которых сейчас дети не умирают. Это означает, что при низкой средней ожидаемой продолжительности жизни, равной примерно 25 годам, ребенок, доживший до десяти лет, мог все же рассчитывать на почти такую же продолжительность жизни, как мы сейчас. Опираясь на те же данные, можно ожидать, что у десятилетнего римлянина в среднем оставалось сорок лет жизни, а у пятидесятилетнего – пятнадцать. Старики в Древнем Риме были не такой уж редкостью. Высокая детская смертность сказывалась на количестве беременностей и размерах семей. Чтобы поддержать уровень воспроизводства населения, каждая женщина в среднем должна была выносить пять или шесть детей. В реальности этот показатель приближался к девяти, учитывая другие факторы, например бесплодие и вдовство. Вряд ли это способствовало эмансипации.

52. Античное римское вагинальное зеркало, удивительно похожее на современное. Однако представления древних римлян о строении женского тела и репродуктивных циклах в корне отличались от наших – и в вопросе о том, как происходит зачатие, и в том, когда можно его предотвратить (или ему поспособствовать)

Как эти особенности рождаемости и смертности влияли на эмоциональный климат в семье? Было время, когда считалось, что из-за такого количества умирающих детей родители старались к ним не привязываться эмоционально. В римской литературе и в сказках существовал устрашающий образ отца, демонстрировавшего власть над детьми, а не сострадание к ним: среди суровых отцовских наказаний не исключалась и смертная казнь ослушнику. Однако практически нет свидетельств таких отношений в реальной жизни. Правда и то, что новорожденный не считался полноценным человеком, пока не было окончательно решено, что его оставляют и будут воспитывать, то есть пока он не был формально принят в семью. Этим отчасти можно объяснить довольно безразличное отношение к тому, что сейчас бы назвали детоубийством. Однако тысячи трогательных эпитафий, оставленных родителями своим маленьким отпрыскам, уж точно не свидетельствуют об отсутствии эмоций. «Моя маленькая куколка, моя дорогая Мания похоронена здесь. Всего несколько лет мне было дано дарить ей свою любовь. Ее отец теперь плачет без конца», – такие стихи оставил на надгробии в Северной Африке скорбящий отец. Цицерон в 45 г. до н. э. тоже непрерывно скорбел после смерти Туллии, запечатлевая свое горе и планы по увековечению памяти о ней в замечательной серии писем к Аттику.

О смерти Туллии почти ничего неизвестно, кроме того, что это произошло в загородной усадьбе Цицерона в Тускуле, возле Рима, и не осталось никаких подробностей о похоронах. Цицерон почти сразу уединился на Астуре, где перечитал всю философскую литературу, какую смог достать, о потере и утешении и даже начал писать для себя трактат о тяжелой утрате, пока не принял через несколько месяцев решение вернуться в дом, где Туллия умерла: «Мне думается, я одержу победу над самим собой и из Ланувия направлюсь в тускульскую усадьбу; ведь или мне следует навсегда отказаться от того владения, или…»[68] К этому времени он нашел своим страданиям выход, созидая мемориал, который должен был стать не надгробием, а святилищем или храмом (fanum на латыни имеет исключительно религиозный смысл). Его захватили заботы о поиске места для храма, о его воздвижении и последующем уходе за ним. Вскоре он присмотрел для строительства имение в пригородах Рима, возле Ватикана, и уже заказал нескольких колонн.

Целью Цицерона, по его словам, был апофеоз Туллии. Он, вероятно, имел в виду увековечение в каком-то общем смысле, а не подлинное превращение умершей в божество. Тем не менее это еще один пример того, какая нечеткая граница отделяла в представлении римлян смертных от бессмертных, и того, как значимость и важность человеческих существ можно было выразить, наделив их божественными атрибутами. Есть, однако, доля иронии в том, что на фоне возрастающей обеспокоенности Цицерона и его друзей богоподобными почестями, воздаваемыми Цезарю, Цицерон хлопотал о придании своей умершей дочери некоего божественного статуса. Проект, впрочем, так и не был осуществлен: вся территория Ватикана была охвачена градостроительными планами Цезаря, и участок, выбранный Цицероном, оказался недоступным.

Дома на Астуре и в Тускуле были двумя из примерно двадцати, находившихся к 45 г. до н. э. в собственности Цицерона в Италии. Некоторые из них были особняками. В Риме у него имелся большой дом на склоне Палатинского холма ближе к подножию, в нескольких минутах ходьбы от Форума, где по соседству жил весь цвет римской элиты, включая Клодию. Другие дома были разбросаны по полуострову, от Путеол на берегу Неаполитанского залива, где Цицерон устраивал обед и развлекал Цезаря и его многочисленную свиту, до более северной Формии, где у него была еще одна вилла на берегу моря. Некоторые из них были небольшими домиками для отдыха по дороге между дальними основными имениями, в них он мог остановиться на ночь, чтобы не ночевать в захудалых гостиницах или не напрашиваться к друзьям. Некоторые имения, как, например, в Арпине, были действующими фермами, даже при том, что на участке располагались роскошные виллы. Была и доходная собственность, предназначавшаяся для сдачи в аренду, как, например, низкого качества дома, из которых «даже крысы сбежали», и еще два больших и приносящих больше прибыли многоквартирных доходных дома, часть приданого Теренции, в 45 г. до н. э. были возвращены ей после развода.

Общую стоимость этого портфеля недвижимости можно оценить примерно в 13 млн сестерциев. С точки зрения простых римлян это было огромное состояние, достаточное, чтобы прокормить в течение одного года 25 000 бедных семей или обеспечить более 30 граждан минимальным состоянием, обязательным для выдвижения на должность. Но это не давало возможности Цицерону оказаться в компании сверхбогатых. Рассуждая о сумасбродстве расточительства, Плиний Старший засвидетельствовал, что в 53 г. до н. э. Клодий купил почти за 15 млн сестерциев дом Марка Эмилия Скавра, одного из друзей Цицерона и полководца в армии Помпея, заработавшего сомнительную репутацию в Иудее в 60-х гг. до н. э. Руины фундамента этого дома предварительно опознаны также на склоне Палатина, возле того места, где до сих пор стоит триумфальная арка Тита. В здании было около пятидесяти небольших комнат и ванна, возможно, для рабов; ранее археологи уверенно и неправильно определили сооружение как бордель в центре города. Из более высокого разряда выделялась собственность Красса, оцениваемая в 200 млн сестерциев, – с таким состоянием он, безусловно, мог содержать частную армию (см. с. 28).