Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Гонзо заканчивает разведку на молоковозе (никаких чудовищ и уцелевших, только трава и деревья), и Салли Калпеппер бьет отбой. Нам предстоит исполнить важный долг: накачаться домашним элем и самогоном. Мы хорошие солдаты и умеем подчиняться приказам.

Матчингем не дотягивает даже до звания городишки. Это горстка ветхих домов, отелей, мотелей и борделей, вместе образующих дизурбацию, иначе не назовешь, которая вытянулась вдоль Джоргмундской Трубы, как в былые времена деревни строились вдоль дорог или рек. Ехать сюда особо незачем, и привело нас лишь одно обстоятельство: это самый крупный населенный пункт на тысячу километров в обоих направлениях, не ползущий вперед на огромных гусеницах. Теоретически здесь можно заработать денег, чтобы вернуться по Трубе в какой-нибудь нормальный городок (по идее, на западе они есть) или даже купить небольшой земельный участок в новых сельскохозяйственных районах, что возникают вокруг Трубы, и зажить какой-никакой жизнью. У поселений вроде Матчингема всегда есть raison d’être[11], но лишь немногие его раскусили и сумели сделать на этом выгоду. Как в лотерее: все знают, что победители есть, но никто не выигрывал сам. Отчего-то мечта остается недостижимой, а здешние жители стареют, седеют, становятся желчней, в конце концов исчезают, и никто не спрашивает почему. В таких местах люди умеют разбить стакан и использовать его в драке, не искромсав себя на куски.

Как следствие, рассказать о Матчингеме почти нечего. История города короче, чем история пластикового стаканчика, а собор или исторический центр ему заменяет мрачное крестообразное сооружение на въезде – реклама стрипклуба с богохульной тематикой. Матчингем – даже не город-кормушка. Ему некого кормить.

Мы погрузились в Гонзов драндулет и едем в бар «Туз бедер» – по одному названию вы догадались, что расположен он в плохом районе. Но вы ошиблись. Хорошего района в Матчингеме нет, а если б и был, «Туз бедер» находился бы там. Название содержит нехитрую игру слов (каламбур не каламбур, но что-то вроде), а столь возвышенный юмор – прерогатива матчингемской элиты.

По главной улице сразу видно, как здешний народ проводит время. Женская половина пляшет голышом перед мужской (со статистической изменчивостью, обусловленной наличием меньшинств), трудится в разнообразных закусочных или играет в кинематографических фантазиях с лаконичными названиями. Некоторые жители промышляют телесной коммерцией самого древнего и простого сорта. Порнолавки Матчингема подчиняются строгой иерархии непотребства: начиная от почти пушистого эротикориума (рассчитанного на туристов, если они вообще тут бывают, или на двух-трех женщин, для которых секс еще отдых, а не работа), скромных вывесок «ЖЕСТКОЕ ПОРНО!» и самовосхваляющих «ЭКСТРЕМАЛЬНО ЖЕСТКОЕ ПОРНО!!!» и заканчивая утехами, обозначенными столь же недоступным человеческому пониманию жаргоном, как второй закон Ньютона. В глаза бросается невзрачный магазинчик с пыльными витринами и блеклой вывеской, нарисованной от руки. Он стоит сразу за громадой, щеголяющей огромной неоновой вывеской: женщина пытается проглотить голову анаконды (характерные пятна удивительно точно прорисованы сиреневыми трубками), при этом друзья-ковбои колотят ее чем-то напоминающим морские звезды. Несмотря на ограниченность в средствах, Матчингем столь искушен во всевозможных сексуальных извращениях, что мог бы потягаться даже с богатым университетским городом. Но и для этих провинциальных калигул вывеска на маленькой лавке вопиюще похабна. Она гласит: «Откровенные эротические фильмы – с сюжетом!!!»

Увидев возмутительную надпись, путник тут же поднимает воротник пальто, отводит глаза от пыльной витрины и переходит улицу. Почтенные проститутки, точно иерусалимские монахини, вздергивают носы. Стыд-позор! Подумать только – сюжет! Отбросы, грязь! За кассой, поджидая тщательно замаскированных ночных клиентов, сидит угрюмый и чрезвычайно некрасивый подросток.

Сразу за этим непотребством и прячется «Туз бедер» – огромная пирамида мертвому богу вожделения. Между баром и лавкой, торгующей сюжетным порно, есть небольшой переулок, и его название отличается от названия главной улицы, то есть «Туз бедер» – не часть этой подвижной шкалы греха, а начало новой дороги невинности, идущей отсюда и до поворота («Искупайте любую цыпочку на ваш выбор!»), за которым таятся столь черные фантазии, что лучше их не озвучивать. Фасад бара украшен мясистыми женскими ножками из папье-маше, самое интересное место прикрыто игральной картой. Такое ощущение, что на бар после тяжелой трудовой ночи уселась огромная проститутка, и стена, не выдержав груза, скинула ее назад. Ремешки туфель врезались в ее распухшие лодыжки, одна из которых нависла над перекрестком, точно заградительный аэростат, расшитый блестками. Если я войду в дверь, то наверняка окажусь с глазу на глаз с падшей женщиной, и ее огромные шары, несомненно, будут налиты кровью, а в самом баре будет стоять запах ее перегара. Да, я еще не встречал менее женского заведения. Так могут думать только мужчины, да и тех единицы.

У входа образовалась очередь. Посетители – верзилы с бычьими шеями и плечами, в синих тряпичных кепках и рабочих джинсах. Через минуту до меня доходит, что это не очередь, а какая-то потасовка или наркосделка, – словом, нам туда не надо. Мы проходим вдоль канатного ограждения (есть даже красная дорожка, но она выглядит так, словно ее содрали с туши убитого отеля), у дверей нас осматривают и пропускают вышибалы (Сэмюэль П., кажется, знает одного из них), и мы попадаем внутрь.

Я украдкой и с любопытством осматриваю темные углы «Туза бедер». Их много – в конце концов, такое заведение должно сулить максимум непотребства – но, когда вы признаете, что эта дыра ужасна, она покажется вам не такой уж скверной. Здесь чисто – в том смысле, что нет видимой грязи и ощутимого телесного смрада. На бархатной обивке не слишком много сигаретных прожогов. Официантки работают споро и беспристрастно, а отличить их от танцовщиц и иных работниц (или, в виде исключения, работников) можно по демонстративно строгой форме, подчеркивающей, насколько доступны те, кто развлекает публику, – им нагота присуща органически.

Гонзо подзывает официантку и нескольких работниц, которые рассаживаются вокруг нас, сверкают голыми частями тела, надоедают нам выдуманными историями и, в сущности, водят нас вокруг пальца. Это – неотъемлемая часть веселья. Мы сидим за круглым (красным кожаным) столом в удобных больших (красных бархатных) креслах. Какая-то женщина присаживается на мой подлокотник и говорит, что я – везунчик. Лицо у нее каменное, даже когда она улыбается. Ее зовут, как я понял, Сафира д’Амур, но она говорит «dа mor», что означает «Сафира смерти». Если хочешь любви, попробуй отыскать в ее имени букву «у». У нас с Сафирой не выходит крепкой дружбы даже по меркам стрип-клубного политеса. В конце концов Энни Бык легко берет ее на руки и бросает на Сэмюэля П., от чего тот приходит в полный восторг. Сразу выясняется, что они с Сафирой одного возраста (плюс-минус несколько лет), ходили в разные школы с одинаковыми названиями, ненавидели математику, столовскую еду и, не успев получить аттестат, угодили в исправительную колонию. Как удивительна и мощна синхрония любви в «Тузе бедер»! За это надо выпить. Сэмюэль П. выкидывает очередную кучу денег за Сафирино нео-шампанское, и она делает страшно довольное лицо. Может, она в самом деле рада.