Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Домой я прихожу поздно, но не позже Ли, у которой ночная смена в лазарете. Когда небо начинает светлеть, она забирается под одеяло и прижимается холодным носом к моей спине.

– Люблю тебя, – шепчет она.

Я тоже ее люблю и вроде бы даже говорю об этом, а может, просто хмыкаю. В любом случае, Ли довольна. Ее нос по-прежнему упирается мне в спину.

Хастер уезжает. После его проводов жизнь возвращается в привычное русло. Какое-то время я не думаю о тревогах Захир-бея. Никаких катастроф пока не происходит, Эллин Фаст принимает несколько разумных решений и улаживает пару мелких неурядиц. У нее обаятельная улыбка и практичный подход ко всему. Конечно, она не Хастер, но и не полная идиотка. Сойдет. Ван Минц чаще отмалчивается, однако и он не висит мертвым грузом. Словом, я начинаю подозревать, что Захир-бей просто расчувствовался спьяну – такое с каждым бывает, даже с героями, а я ни капли не сомневаюсь, что он герой. По-настоящему хороший человек. Я редко с ним общаюсь – мы с Ли заняты сколачиванием мебели и обустройством нашей странной Л-образной квартирки (один приятель Рао Цура прислал нам засушенные цветы, а Веда подарила картину: Шангри-Ла, нарисованный по памяти углем, в раме из кусков опалубки и ремня вентилятора), но время от времени я вижу, как он выезжает с командой или беседует с кем-нибудь в саду. Остальные катирцы будто испарились: работу они себе не ищут, никакого участия в жизни «Трубоукладчика-90» не принимают. Иногда я слышу их и вижу, но они полностью замкнулись в себе. Может, им просто хочется немного покоя – что ж, пусть. Я работаю, развлекаюсь и сплю, еда на «Трубоукладчике-90» становится почти сносной, и так проходит несколько месяцев.

А потом мы встречаем Найденную Тысячу, и я вновь перестаю что-либо понимать.

Все начинается с веревки и палки. Точнее, с куска бечевки. Бечевка и палка вместе образуют нехитрый, но вполне рабочий силок, в который угодило странное маленькое существо, похожее на лысого кролика с рыбьей головой. Когда я подхожу, оно шипит. Я пячусь. Тогда оно пытается куснуть Сэмюэля П. Тот пожимает плечами, снимает ружье с плеча и превращает тварь в скользкое кровавое пятно: БАХ.

Эха почему-то нет. Выстрел растворяется в деревьях со звуком, который явно покроет большое расстояние. Все оглядываются. Все – это я, Гонзо, Энни, Бон и Тобмори Трент.

– Сэм, – говорит Гонзо, – если в следующие двадцать минут на нас нападут растения-антропофаги или гигантские рыбокролики, потерявшие своего мерзкого детеныша, я разрешу им тебя слопать. Нет, даже подам тебя на тарелочке, выложенной банановыми листьями. Одну руку накрою белой салфеткой и внесу тебя с яблоком во рту к ним в столовую, а потом предложу разрезать тебя на куски. Порекомендую крепленое красное вино, потому что мясо у тебя наверняка с душком или даже подкопченное, и поклонюсь так низко, что дотронусь носом до мерзкого ковра в их берлоге. Затем пожелаю им приятного аппетита, выйду и порадуюсь, что в мире стало на одного придурка меньше.

Сэм лишь недоуменно выпучивает глаза – не каждый день с ним ведут подобные беседы. Гонзо вздыхает.

– Сэм, никогда больше так не делай.

Мы идем дальше.

Лес тропический; в воздухе стоят пряные и пикантные запахи, точно в гримерной исключительно дорогой и экологически подкованной проститутки. Стоит повернуть голову в одну сторону, и в носу защекочет шербет и мускус. В другую – что-то трюфельное и откровенно грубое проскальзывает в рот и вынуждает сглотнуть. Это первобытный лес, сплошь и рядом размножение, охота и сырое мясо. Он похож на женщину, однажды приехавшую в «Корк» рассказать нам о Новом Русско-Славянском Феминизме. Она пришла на ужин в платье, какое надела бы ваша мама: с круглым отложным воротничком и буфами на рукавах, но расстегнутом до самого пупа. Она курила развратные черные сигареты, а когда двигалась – случалось это довольно часто, поскольку говорила она не только ртом, но и руками, плечами и всем, что у нее было, – ее очень круглые, очень белые груди (совершенно точно не бюст, не буфера и даже не сиськи, а настоящие, бесспорные груди пышной сорокадевятилетней женщины без бюстгальтера) по одной или вместе вылезали наружу – посмотреть, что творится. Сильно подозреваю, что в ту ночь она затащила в постель Себастьяна и едва его не убила.

Светлане Егоровой понравился бы этот лес.

Мы пробиваемся сквозь подлесок с отчетливым ощущением будто раздеваем кого-то, кого раздевать нельзя. Мы не то чтобы прячемся – после оглушительного выстрела Сэмюэля П. в этом отпала необходимость, – однако идем осторожно, как и полагается в новом мире. Постоянно оглядываемся друг на друга и запоминаем, где, в случае чего, можно будет укрыться и куда лучше отступать. Внезапно перед нами открывается большая поляна, а на ней – маленькая укрепленная деревушка с аккуратными домиками, притаившимися за частоколом. Деревня милейшая – редкость среди укрепленных поселений нового мира. Дома надежные, но в то же время старинные и причудливые. Я вдруг сознаю, что невольно ищу в окнах безделушки. Обитателей милых домиков всегда непреодолимо тянет заставить подоконники детскими рисунками и фарфоровыми собачками, привезенными из отпуска на море. Добротное дерево и старинная кладка исчезают под пластами открыток, хлебных крошек, шерсти с ковра и кошачьих волос.

Никаких безделушек. Оно и понятно. Дома построены недавно, у хозяев вряд ли было время и – как я теперь вижу – досуг, чтобы собирать всякий хлам. Стены в выбоинах и царапинах от пуль. Они многое пережили. Их обстреливали, ломали дубинами и жгли. Три поросенка… Интересно, сначала деревню построили из соломы? Скольких домовладельцев поджарили местные плохие парни (к примеру, взрослые огнедышащие рыбокролики), прежде чем возникли эти укрепления? Чем больше я смотрю на деревню, тем яснее вижу, что она обороняемая и что ее обороняли. Эта рябь в траве – от острых шипов, торчащих на несколько сантиметров из земли. Штурмовать стены, перебежав такое поле, невесело. Нужны очень тяжелые ботинки или гусеницы: шины и тонкие подошвы пробьет насквозь, и последствия очевидны. Через поле идет тропинка, но она извивается во все стороны – пока добежишь, тебя раз десять подстрелят. А если и попадешь за стену (само по себе большое достижение), то увидишь, как главная улица лабиринтом вьется к центру деревни. Заплатишь за каждый шаг.

Словом, местные знают толк в обороне. Им пришлось нелегко, но они выстояли. Наши люди. Гонзо широко улыбается, пока шагает по тропинке и стучит в ворота. Звук глухой – сразу ясно, что ворота сделаны из очень, очень твердого материала. Гонзо стучит сильнее. В большую дверь врезана маленькая калитка, а в калитке есть окошко. Оно открывается, и изнутри выглядывает женщина:

– Уходите.

– Мы не бандиты, – говорит Гонзо. – Нам ничего не нужно, и мы не просимся внутрь. Мы принесли хорошие вести. – Ему почти неловко, и это слышно по его голосу.

– Кто вы такие?

– Меня зовут Гонзо Любич, – отвечает он и, раз уж назвался груздем, лезет в кузов: – Я пришел вас спасти. Мы отведем вас в безопасное место. Никаких чудовищ. Мы исправляем мир.