Первое дело слепого. Проект Ванга - Андрей Воронин

– Ага, – удовлетворенно произнес сосед. – Вязьма – это уже легче.

– А почему?

– А черт его знает, – сказал сосед. – Легче, и все.

Он потянул за штопор. Судя по тому, как напряглись мышцы на его руках, пробка сидела крепко. «3-зараза», – подтверждая догадку Баркана, сквозь зубы пробормотал сосед и дернул штопор изо всех сил.

Раздался звук, похожий на выстрел из детского пугача. Правая рука соседа с зажатым в ней штопором взлетела на уровень уха, а левая по инерции резко ушла в сторону и вниз. Откупоренная бутылка при этом с силой ударилась о металлическую раму кровати, стекло треснуло, звякнуло, и от образовавшейся на полу коричневатой лужи сильно и бесполезно запахло коньяком.

– Черт, – сказал сосед, разглядывая оставшееся в руке горлышко.

– Е-мое! – горестно вскричал Баркан. – Что ж ты делаешь-то?!

– Я нечаянно, – совсем по-детски отозвался сосед.

– Нечаянно… – передразнил Баркан. – Эх, ты, Федя!

Когда Игорь Баркан хотел обозвать кого-нибудь бестолочью или растяпой, он обычно называл этого человека Клавой или Федей – в зависимости от пола, разумеется. Эту привычку, которая ему самому вовсе не казалась странной, он перенял от отца, а тот – от деда. Это было что-то вроде наследственной семейной традиции, наподобие передающейся из поколения в поколение гемофилии, слабоумия или склонности к сердечно-сосудистым заболеваниям. На протяжении жизни Игорь Баркан назвал самых разных людей Федями и Клавами тысячу, а может, и сто тысяч раз. Однако такую реакцию на свои слова он видел впервые. Сосед застыл как громом пораженный, со штопором в одной руке и бутылочным горлышком в другой, и вид у него при этом был такой странный, что Баркан, глядя на горлышко, подумал: «Не пырнул бы он меня этой штукой».

– Федя? – склонив голову набок, словно к чему-то прислушиваясь, переспросил сосед.

– Не обращай внимания, – осторожно сказал Баркан. – Это я так… Пошутил, в общем.

– Федя… – не обратив на его слова внимания, повторил сосед. – Не знаю почему, но это имя кажется мне знакомым. Подозреваю, что именно так меня и звали.

– Да ты что?! – мигом забыв про коньяк, восхитился Баркан. – Серьезно? Ты уверен?

– Да, – подумав, ответил сосед. – Пожалуй, уверен.

– Так это же отлично! – шепотом, чтобы не привлечь внимания медсестры, вскричал Баркан. – Я же говорил, что память к тебе вернется! Смотри, возвращается! Нет, это просто необходимо обмыть!

Он обескураженно крякнул, вспомнив о коньячной луже на полу, но тут же снова воодушевился. В конце концов, по сравнению с тем, что сосед по палате благодаря ему, Игорю Баркану, вспомнил собственное имя, разбитая бутылка коньяка выглядела сущим пустяком. И потом, что значит – выглядела? Это и был пустяк, не заслуживающий ровным счетом никакого внимания…

– Ничего, – сказал Баркан, заметив, что сосед (Федор, напомнил он себе) тоже смотрит на лужу у своих ног, – я мигом, тут недалеко. Ты тут пока прибери, ладно? Только руки стеклом не порежь.

Федор кивнул и снял со спинки кровати больничное полотенце, явно намереваясь употребить его в качестве половой тряпки.

– Обалдел, что ли? – по-дружески упрекнул его Баркан. – Тебе за это полотенце башку отвинтят. Тут тебе не пятизвездочный отель, а районная больница, у них каждая тряпка на счету.

Оглядевшись и не найдя ничего подходящего, он вынул из кармана и протянул Федору собственный носовой платок.

– Вот этим давай. Потом простирнем, и будет как новенький. Коньяк – тоже дезинфекция.

Федор кивнул и, расстелив на полу номер «Горожанина», в который была завернута злосчастная бутылка, стал аккуратно собирать на газету осколки. Баркан вздохнул, отдавая дань памяти впустую пропавшей выпивке, снял с вешалки стеганый больничный халат, достал из тумбочки бумажник и вышел из палаты.

Когда дверь за ним закрылась, сосед по имени Федор повел себя довольно странно. Нисколько, по всей видимости, не напуганный грозным предупреждением Баркана насчет казенного имущества, он выпростал из пижамных штанов подол нижней рубахи и двумя резкими движениями оторвал от него небольшой лоскут. Лоскут он сначала пополоскал в коньячной луже, дав ему пропитаться насквозь, а потом бережно уложил в полиэтиленовый пакет из-под апельсинов вместе с парой кусков битого стекла. Пакет он старательно завязал узлом, чтобы драгоценная влага не испарилась, и сунул в карман пижамы. Завершив эти странные манипуляции, Федор наконец приступил к порученному ему делу – тщательно подобрал все до единого осколки, завернул их в газету, сунул газету в мусорную корзину, а потом вытер насухо коньячную лужу, споласкивая и отжимая носовой платок над раковиной умывальника. Закончив, он открыл форточку, давая выветриться острому запаху спиртного, простирнул платок с мылом, хорошенько отжал, встряхнул, расправляя, и повесил сушиться на спинку кровати. Вид у него при этом был деловитый и озабоченный, как у занятой уборкой домохозяйки. Сунув за щеку ломтик колбасы и рассеянно жуя, он выглянул в окно, откуда была видна дорожка, ведущая наискосок через больничный парк к расположенному за оградой, прямо через дорогу, магазину. По дорожке в направлении больничного корпуса торопливо ковыляла нелепая фигура в чересчур просторном больничном халате, бережно прижимая к боку припрятанный под полой контрабандный груз. На всякий случай Федор вгляделся внимательнее, хотя и так знал, что это не Баркан, – прошло слишком мало времени, чтобы корреспондент со своими сломанными ребрами успел обернуться в оба конца.

Убедившись в своей правоте, Федор вышел из палаты и двинулся по коридору к работающему телевизору.

По телевизору шел какой-то боевик. Свет не горел, и замершие в напряженных позах, озаряемые синеватыми бликами экрана больные немного смахивали на постояльцев морга, которых пьяные санитары шутки ради рассадили по стульям. Отыскав нужного человека, с левой рукой на перевязи и с головой, похожей на марлевый шар с прорезями для глаз и рта, Федор присел рядом с ним на свободный стул. В полумраке никто не заметил, как завязанный узлом полиэтиленовый пакет перекочевал из рук в руки.

– На экспертизу. Срочно, – едва слышно произнес Федор, и марлевый шар медленно качнулся в знак того, что приказ услышан и понят.

На следующий день, едва дождавшись ухода жены на работу и с почти неприличной поспешностью выпроводив из дома дочь, Валерьян Модестович Кушнеров сразу же метнулся к телефону. Сорвав трубку, услышав гудок работающей линии и уже нацелив указательный палец в первую из нужных ему кнопок, господин главный редактор замер в нерешительности, не отваживаясь набрать номер больницы. Звонить было страшно, но и оставаться в неведении Валерьян Модестович больше не мог. Он быстро набрал номер и нервно облизал губы, слушая потянувшиеся в трубке длинные гудки.

Ждать пришлось довольно долго: в больнице, как всегда, не торопились снимать трубку. Наконец грубый женский голос на том конце провода неприязненно произнес: