Знак неравенства - Наталия Терентьева

— Давай, — охотно согласился он.

Алена взяла палку и стала рисовать на плотно утоптанной земле.

— Вот это наша Земля… а это называется — ось. Видишь, здесь где-то мы живем, а вот здесь Черное море, а здесь, наверно, Красное. Не свалишься?

Данила помотал головой, по-прежнему стоя на самом верху.

— А вот это — Мертвое…

— То, над которым разбиваются летчики?

— Да… Некоторые…

Данила спустился пониже и ловко спрыгнул вниз.

— Мам, ну почему ты не смотрела, как я прыгнул!.. Maм, а вот если бы его похоронили на кладбище, мы бы к нему в гости могли приходить, да?

— Ох, господи… — Алена покачала головой.

Она дотянулась до сухой поросли многолетнего ползущего мха, на которой желтели маленькие засохшие соцветия, и, сорвав колючий цветок, растерла его пальцами. Она ощутила едва уловимый терпкий запах.

Данила уже снова залез на качели и смотрел оттуда на мать.

— Мам, ты сердишься? Или расстраиваешься?

— Да нет, просто… — Она наконец взглянула на сына. — Ну да, могли бы приходить.

— А вот чудно, да, мам? Человека нигде нет, а мы о нем говорим, говорим…

— Действительно чудно. Понюхай, — она протянула сыну растертый в руке цветок, — какой странный запах. Пахнет как будто морем… Помнишь, как мы с тобой в Болгарии испугались морского ежа?

Данила покачал головой:

— Нет, мам.

— Ну да… ты маленький был… Дети все забывают… Так боялся, дрожал весь и… забыл… — Она стряхнула сухие лепестки с ладони и сказала другим тоном: — Он есть в нашей душе, Даня. Частичка его есть в тебе. Он… так хотел, чтобы ты родился, и очень хотел тебя любить. Он просто не дожил до этого дня. Понимаешь?

— Понимаю…

Алена подняла с земли сломанную ветку ели с двумя большими шишками и протянула сыну:

— А это чем пахнет?

Данила внимательно принюхался и вдруг радостно ответил:

— Новым годом!

— Точно… Праздником и чудесами… Ну что, пойдем дальше?

— Отойди, я спрыгну.

— Не над… — Алена не успела договорить, как сын спрыгнул на лету с качелей. — Ой, Даня…

Мальчик, очень довольный своей ловкостью, взял ее за руку.

— Пойдем белок кормить? Ты взяла орехи?

— Пойдем, конечно. — Алена достала из кармана пакетик. — Держи.

Они пошли по аллее в глубь парка.

— Я бы знаешь, что ему сказал?

Алена, понимая, что надо договорить до конца, постаралась не выдать своей тревоги. Ну почему беспокоит мальчика то, чего нет на свете? Его, этого человека, нет. И не было, и уже точно не будет. Она давно перестала его ждать, совсем перестала, почти совсем… Ну а теперь-то уж о чем говорить?

— Что, малыш?

— Мам, я не малыш. Я все уже понимаю.

— Конечно, извини. Я просто так ласково тебя называю. Потому что люблю очень.

— А папу ты любила?

— Да, любила.

— А как ты его ласково называла? Тоже «малыш»?

— Ну, нет, конечно. Я… уже не помню.

— А он тебя как называл? Тоже не помнишь?

Алена покачала головой:

— Нет. Смотри, вон там белочка!

— Где? А, вон, вижу…

Мальчик протянул орешек белке. Та спрыгнула с дерева, бесстрашно подбежала к нему, взяла из его руки орешек и, отбежав совсем недалеко, села на ветку и стала грызть, держа орешек маленькими лапками и поглядывая на мальчика черными блестящими глазками. Данила замер, глядя на белку. Алена с улыбкой наблюдала за сыном. Тот вдруг повернулся к матери и сказал:

— Я бы ему сказал: «Я тоже никого не буду бояться! Никогда! Как ты!»

Алена обняла сына за плечи:

— Хорошо.

— Смотри, вон еще одна прибежала! — Он засмеялся и протянул орешек другой белке. — Мам… а ты плакала, когда он разбился?

Алена, не зная, как ответить, на секунду отвернулась, потом только ответила:

— Плакала. Да.

— А я правда похож на него?

— Ты сегодня уже спрашивал!

Данила виновато поглядел на мать. Она вздохнула.

— Хорошо. Повернись-ка… Вот так похож, а вот так… — Она развернула сына в другую сторону. — А вот так не очень…

— А на кого тогда?

— А на кого обычно, — чуть напряженно ответила Алена. Только не срываться на Данилу. Он-то вообще ни в чем не виноват. И вопросы его все понятны… Просто лучше бы не сегодня, не сегодня… Но он, как часто бывает, каким-то невероятным образом чувствует направление Алениных мыслей. — На меня, на дедушку… который давно умер. На бабушку Киру… Может, пойдем уже?

Данила согласно кивнул. Они некоторое время шли молча, и вдруг он спросил:

— Мам, а скоро будет весна?

Алена посмотрела на сына. Еще предстоит понять — на кого он на самом деле похож. Иногда ей казалось, что с ней говорит Денис — эти неожиданные перемены темы, и так хочется ему погрустить без причины, и такими прекрасными кажутся бабочки, червяки и козявки…

— Весна? Ну, смотри… Сначала пойдут дожди. Затем упадет снег на засохшие цветы, и они заледенеют под ним, потом снег стает, и снова зацветут цветы и даже эти желтые колючки. Вот тогда…

— Мам, а дай мне ключи! Можно я пойду вперед и сам машину открою? Можно? У меня получается!

Алена улыбнулась и дала сыну ключи:

— Можно. На большую овальную кнопку посильнее нажми.

— Я знаю! — Он вприпрыжку побежал к стоящей поодаль машине.

Алена тоже ускорила шаг, неотрывно глядя на Данилу. Он подбежал ближе к их машине, открыл ее и обернулся к Алене:

— Можно?

Алена кивнула. Данила радостно впрыгнул на сиденье водителя и стал крутить руль. Алена дала ему немного поиграть, потом погладила сына по плечу:

— Ну все, двигайся…

Данила привычно перелез назад и тут же попросил:

— Мам, давай твой диск поставим?

Алена посмотрела на него в зеркальце. Почему она раньше этого не видела… Не хотела, наверное… Вовсе не на дедушку покойного и не на бабушку Киру он похож, ее маленький ненаглядный Даня, который как-то незаметно вырос. Он похож на того человека, которого она любила больше жизни, больше самой себя, кроме которого никого не любила. И вряд ли уже полюбит… Нет, нет, нельзя так говорить! Просто прошло еще мало времени и… и… наверное, она ждала все это время, что он, предавший, забывший… вдруг поймет, и вспомнит, и… Уговаривала себя — уговаривала, а на самом деле…