Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский

Ганка весь дрожал. Лицо Гарднера в ржавых пятнах прыгало у него перед глазами.

В такие минуты он понимал, что значит увидеть все в красном свете.

Его передергивало от лютой ненависти и страха перед тем, что сейчас, сию секунду, должно произойти.

"Боже мой, Боже мой, - заклинал он сам себя, - что я сейчас сделаю!" Он почувствовал легкую дурноту и оперся головой о стену.

Гарднер сидел и гладил пресс-папье.

И вдруг, вместо того чтобы броситься на Гарднера и вцепиться ему в горло - в кадык, в кадык, в самый кадык, что так омерзительно выглядывал из-под галстука! - Ганка пошатнулся, ноги у него подогнулись, и он плюхнулся на пол.

Необычайная, туманная слабость охватила его. Он снова ощутил противный запах ванили, отныне неразрывный для него с подвалом, тюрьмой и желтой лампочкой. Потом вспомнил, что Грубер безмолвно стоял, стирая кровь с волос, и она пачкала ему пальцы и капала на пол.

Он почувствовал такую тоску и такое отвращение ко всему, что ему показалось - сейчас у него лопнет сердце.

"Лафатер! - подумал он. - Боже мой, Боже мой, ведь это я схожу с ума!"

- В смирительную рубаху, - сказал тогда кто-то над ним, и глаза и щеки у него сразу стали горячими.

Потом он сидел почему-то на полу, - почему? почему? почему? - смотрел на Гарднера и плакал.

Слезы текли у него по лицу, - это было очень неприятно, он не стыдился и не стирал их.

Гарднер наклонился, крепко обхватил его под мышки и легко оторвал от пола.

- Опля! - сказал он весело.

Потом Ганка увидел себя на стуле, и около него на столе лежали та же полоска бумаги и остаток карандаша.

- А вы закурите, закурите, это очень помогает,- суетливо советовал Гарднер и все совал ему папиросу.

Потом он зажег спичку, дал закурить и смотрел, как Ганка, посапывая, всей грудью вдыхал дым.

- Что, хорошие папиросы? - спросил Гарднер.

- Очень! - ответил Ганка.

- Так как звать этого человека? - Ганка молчал. - Молчите? Тогда я вам скажу: Войцик, Войцик. Карл Иоганн Мария Войцик, вот как его зовут. И вы отлично знаете это. Ну что, угадал я?

- Нет, - ответил Ганка и отвернулся. - Не угадали. Ничего я не знаю про этого человека.

Глава шестая

Сколько времени прошло с этих пор? Шли часы, может быть, дни, а может быть, и недели. Он просыпался, тупо смотрел на потолок, на противную желтую лампочку, большой, видимо, цинковый сосуд, обмазанный чем-то черным и пахучим, - дегтем ли, смолой ли, сам черт не разберет чем, - на вторую постель, что стояла напротив, и его сейчас же снова поглощало без остатка мутное, расплывчатое пятно без образа и звуков. Он так-таки ничего и не осознавал из происходящего.

Впрочем, нет, он каким-то верхним чутьем не принимал, а знал, что камера эта не та и положе-ние его уже не то, другое какое-то, и сам он уже не тот, что раньше. Как это произошло и что он сделал - этот вопрос никак не приходил ему в голову. Раз, очнувшись, он увидел, что его сосед поднялся с койки. Но ему даже не пришло в голову поинтересоваться, кто он такой и откуда взял-ся. Потом он видел, как сосед стоит под лампочкой, держит рубашку и что-то делает с ее воротом - зашивает, наверное, - а потом, сколько он ни приходил в себя, камера опять была пуста - сосед спал, свернувшись калачиком и прикрывшись с головой одеялом. Значит, была уже ночь.

Так чередовался и сосуществовал этот ясный, простой и страшный в своей простоте кошмар с глубоким и мутным забытьем. Желтая лампочка, серые, шершавые стены, вторая кровать напротив и на ней его сосед - вот и все, что он помнил.

В первый раз, когда он пришел в себя окончательно, сосед сидел на кровати и смотрел на него. Ганка поднял голову и улыбнулся.

- Ну, как? - спросил сосед, и только сейчас Ганка узнал его: это был Карл Войцик. - Вам лучше?

Ганка помолчал, соображая, потом вдруг в ужасе вскочил с койки, сделал движение бежать, но сейчас же сел опять. Глаза его были широко открыты, он часто дышал.

- Что это с вами? - спросил Карл Войцик.

Ганка молчал.

- Воды хотите?

- Разве вас не расстреляли? - спросил наконец Ганка совсем тихо.

- А что, вы дали такие показания? - без особого возбуждения, но с интересом осведомился Карл Войцик.

- Ничего я не давал, - сказал Ганка.

- Ну, а почему же...

"В самом деле - почему? Во сне, что ли, приснилось?"

- Мне показалось, - с трудом выговаривая слова, ответил Ганка, - что вас расстреляли еще вчера, но теперь я вижу, что вы и тот совсем не похожи.

Войцик смотрел на него, не сводя глаз, с какой-то трудно уловимой иронией или насмешкой.

- Так вас водили смотреть расстрел? - спросил он.

Ганка опять задумался: что-то все время всплывало и сейчас же снова исчезало из его памяти.

- На расстрел? - спросил он, морщась от усилия вспомнить все. Водили? Нет, никуда меня не водили, я и вообще не выходил из кабинета... но вот из окна...

- Ага! - сейчас же понял все Войцик. - Они подвели вас к окну и сказали: "Смотри! Вот что будет с тобой, если ты будешь упрямиться и не слушать добрых советов ". Так?

- Так! - ответил Ганка. Но сейчас же закричал: - Нет, нет, совсем не так! То есть так, но...

- Все так! - Войцик очень твердо сказал это, показывая, что разговор на эту тему он считает оконченным. - Ну и тогда вы сделали все, что от вас потребовали? Не так ли?

Ганка схватился за голову и заходил по камере.

- Я что-то подписывал, - сказал он жалобно. - Я, верно, что-то подписывал... бумагу какую-то, потом письмо, потом декларацию: "Коммунизм является только нашим первым противником, за ним пойдет и борьба со всякой демократией! Мы расисты!.." Что-то в этом роде!

- Очень хорошо, - усмехнулся Войцик, - достойнейший документ! И после того, как вы его подписали, вас послали ко мне и приказали: "А теперь запоминай все, что тебе будет говорить твой сосед, - в этом твой последний шанс". Так?

Ганка молчал.

- Видите? Опять так. Я не хочу притворяться и поэтому играю с вами в открытую. Так вот, давайте договоримся наперед: из этого...

- Боже мой, боже мой! - сказал Ганка в ужасе. - Этого не было... Но ведь можно и так подумать! Как же я не сообразил всего этого!

- Ну вот, - кивнул головой Войцик, - а раз сейчас вы все соображаете, давайте договорим-ся наперед: ничего у вас не получится. Конечно, от такого поручения вы отказаться не можете... Скажите, они сильно вас били?

Ганка с величайшим напряжением смотрел на него и молчал. Что-то смутно припоминалось ему, но все время ускользало, и он никак не мог уловить то основное и единственно важное, что следовало поймать и вырвать из этой путаницы.