Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

— Не думай, что я не заметил, как это началось. Я видел. Теперь выслушай меня и попытайся рассуждать здраво. Ты — на моей стороне, не так ли? Мои интересы — твои интересы. Тебе почти двадцать два года. Очень скоро ты станешь моим компаньоном в «Нептуне». Как только война кончится, я это оформлю. И когда ни одна живая душа больше не вспоминает о случившемся, не безумие ли с твоей стороны постоянно возвращаться к этому?

Артуру стало до тошноты противно. Напоминая ему о его доле в «Нептуне», отец как бы предлагал ему взятку. Голос Артура дрогнул:

— Я не вижу в этом никакого безумия. Я хочу знать правду.

Баррас потерял самообладание.

— Правду! — воскликнул он. — Разве не было расследования? Одиннадцать дней тянулось это, и все проверено и выяснено. Тебе известно, что меня оправдали. Вот тебе и правда. Чего же ты ещё хочешь?

— Расследование было простой формальностью. От такого суда скрыть факты очень легко.

— Какие факты? — вскипел Баррас. — Ты что, с ума сошёл?

Артур смотрел прямо перед собой сквозь стекло на неподвижные очертания спины Бартлея.

— Разве ты не знал всё время, что затеял рискованное дело, отец?

— Всем нам приходится рисковать, — отвечал Баррас сердито. — Решительно всем. Подземные разработки — такое уж дело, что рискуешь и рискуешь, каждый день. Это неизбежно.

Но Артура не легко было сбить с толку.

— Разве Адам Тодд не предупреждал тебя раньше, чем ты начал выемку угля из Дэйка? — спросил он с каменным лицом. — Помнишь, в тот день, когда ты приезжал к нему? Разве не сказал он тебе, что это опасно? А ты всё-таки поставил на своём.

— Ты говоришь глупости! — Баррас уже почти кричал. — Решать эти вопросы — моё дело. «Нептун» мой рудник, и я им управляю так, как считаю нужным. Никто не имеет права вмешиваться. Я стараюсь управлять наилучшим образом.

— Наилучшим — для кого?

Баррас всеми силами старался сохранить самообладание.

— Ты полагаешь, что «Нептун» — благотворительное учреждение? Должен я заботиться о его доходности или нет?

— Вот то-то и есть, отец, — сказал беззвучно Артур. — Ты хотел получить прибыль, колоссальную прибыль. Если бы ты велел выкачать воду из старых выработок прежде, чем приступать к выемке угля в Скаппер-Флетс, не было бы никакой опасности. Но ведь затраты на осушку старой шахты поглотили бы прибыль. Согласиться на это — было выше твоих сил. И ты решил рискнуть, оставить воду в старых выработках и послать всех этих людей туда, где им грозила смерть.

— Довольно! — грубо оборвал его Баррас. — Я не позволю тебе так говорить со мной!

Фонари проехавшего мимо экипажа на миг осветили его лицо: оно пылало от прилива крови, лоб был красен, воспалённые глаза сверкали гневом. Затем внутри автомобиля стало совсем темно. Артур, дрожа, прижался к спинке сиденья, губы его были белы, душу раздирало невообразимое смятение.

В словах отца он чуял всё то же странное беспокойство, торопливость, уклончивость: это смутно напоминало бегство от опасности. Артур больше не говорил ни слова. Автомобиль свернул в аллею «Холма» и подкатил к подъезду. Артур прошёл вслед за отцом в дом, и в высокой, ярко освещённой передней они остановились лицом к лицу. Странное выражение было в глазах Барраса, когда он стоял так, положив руку на резные перила лестницы, собираясь идти наверх.

— Ты что-то очень много рассуждаешь в последнее время, очень много. Не думаешь ли ты, что лучше было бы для разнообразия попробовать делать что-нибудь?

— Я тебя не понимаю, папа.

Баррас сказал через плечо:

— Не приходило ли тебе в голову, например, что следовало бы пойти сражаться за своё отечество?

Затем он отвернулся и, тяжело ступая, начал подниматься по лестнице.

Артур всё стоял, откинув голову и следя за удалявшейся фигурой отца. Его обращённое вверх бледное лицо было перекошено судорогой, он почувствовал, наконец, что любовь к отцу умерла в нём и что из её пепла рождалось нечто жуткое и зловещее.

В этот самый вечер субботы, но несколько пораньше, Сэмми и Энни Мэйсер гуляли по дороге, носившей название Аллеи. В течение многих лет Сэмми и Энни гуляли здесь каждую субботу вечером. Это было частью их романа. Каждую субботу около семи часов они встречались на углу Кэй-стрит. Обыкновенно Энни приходила первая и принималась бродить взад и вперёд в своих толстых шерстяных чулках и хорошо начищенных башмаках, спокойно ходить взад и вперёд в ожидании Сэмми. Сэмми всегда опаздывал. Он являлся минут через десять после назначенного часа, с свежевыбритым подбородком и блестевшим лбом, в своём парадном синем костюме.

— Я опоздал, Энни, — говорил он с улыбкой. Сэм никогда не извинялся, ему это и в голову не приходило. И, конечно, если бы Сэмми вдруг вздумал извиниться, что заставил её ждать, Энни это показалось бы неуместным.

И сегодня они вышли на обычную прогулку по Аллее. Не об руку — ничего подобного между Энни и Сэмми не бывало, они никогда не держались за руку. Не прижимались друг к другу, не целовались и никаких других неумеренных проявлений чувств себе не позволяли. Сэм и Энни были степенной парой. Сэм уважал Энни. Иногда, когда они проходили по самой тёмной части Аллеи, Сэм спокойно и степенно обнимал Энни за талию. И все. Сэмми и Энни просто прогуливались вместе. Энни было известно, что мать Сэма против его выбора. Но она знала, что Сэмми любит её. И этого было достаточно. Погуляв по Аллее, они возвращались в город — Сэм здоровался с знакомыми: «Здорово, Нед», «Ещё раз здравствуй, Том», — и по Лам-стрит шли в лавку миссис «Скорбящей», где колокольчик звякал и плохо вмазанное стекло в двери дребезжало всякий раз, как входил кто-нибудь. Стоя в тёмной тесной лавке, они съедали по горячему пирожку с подливкой и выпивали вдвоём большую бутылку лимонаду. Энни предпочитала имбирное пиво, но Сэм больше всего любил лимонад, и, конечно, Энни всегда настаивала на том, чтобы взять лимонад. Иногда Сэм, если он после усиленной работы бывал при деньгах, съедал два пирожка, так как пироги у миссис «Скорбящей» были последним словом кулинарного искусства. Но Энни неизменно отказывалась от второго, Энни знала, как подобает вести себя женщине, и никогда не съедала больше одного пирожка. Она обсасывала подливку с пальцев, пока Сэм налегал на вторую порцию. Потом они иной раз болтали с хозяйкой и шли обратно к углу Кэй-стрит, где раньше, чем проститься, любили всегда постоять немного, наблюдая обычную в субботний вечер шумную суету на улицах. И когда они поднимались на Террасы, Сэм думал о том, как чудесно они провели вечер и какая Энни славная и какой он счастливец, что может гулять с ней.

Но в этот вечер, когда Сэм и Энни шли домой по Аллее, видно было, что между ними что-то произошло. Видно было, что Энни подавлена, а Сэмми, с измученным лицом, как будто порывался объяснить ей что-то.

— Ты извини меня, Энни… — Он сердито отшвырнул ногой лежавший на дороге камешек. — Я не думал, что тебе это будет так больно, девочка.