Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин

Перспектива вырисовывалась, мягко говоря, не радужная. Но время еще было, и Зуда использовал его на всю катушку. Заявление Павла Игнатьевича насчет «не забалуешь» он воспринял как прямой вызов. Кроме того, Сарайкин его вероломно сдал, а значит, и он, Зуда, мог считать себя свободным от каких бы то ни было договорных обязательств. В любом случае, терять было уже нечего, и Зуда пустился во все тяжкие.

Первый взнос в фонд улучшения материального положения нижних чинов российской полиции был сделан им из суммы, под шумок, прямо во время достопамятного скандала, присвоенной в квартире дядюшки-мэра. Деньги, как обычно, решали все; ключ от джипа, на котором господин губернатор ездил на охоту, ворота и охранник — все это нашлось, открылось и деликатно отвернулось в сторонку как бы само собой, по щучьему велению.

Павел Игнатьевич любил поспать, а поутру не торопясь, со вкусом попить кофейку. Поэтому, когда дела требовали присутствия господина губернатора на рабочем месте с самого утра, а такое случалось едва ли не каждый день, он ночевал в своей городской квартире. Это было очень удобно и для охранников на даче, и для Зуды. Считалось, что молодой родственник Петра Игнатьевича тайком ездит в город развлекаться — дрыгаться на дискотеках, хлестать коктейли и крутить шашни с городскими девчонками. В некотором роде так оно и было, вот только развлечения Зуды этим не ограничивались. Да и не могли ограничиться, поскольку карманные деньги ему не полагались, — на что, в самом деле, они арестанту? — а охранников надо было регулярно подмазывать. Кроме того, он еще и искренне любил это дело; для него гоп-стоп был не только источником доходов, но и своеобразным спортом, в котором родственник губернатора достиг пусть скромных, но высот. Зуда прожил здесь уже неделю, и за это время дежуривший у ворот прапорщик Гриша, заядлый курильщик и веселый сквернослов, перешел с отечественного «Пегаса» на дорогой «Кент». Зуда его целиком и полностью одобрял, поскольку считал откладывание денег впрок, на черный день делом бессмысленным. Ты их копишь, как дурак, складываешь копейку к копейке, отказывая себе в самом необходимом, а потом либо сам помрешь, так и не успев пожить всласть, либо тебя тем или иным способом обчистят — обнесут квартиру, ограбят на улице, обманут, а то и просто устроят очередной дефолт. Ну и где тут смысл? Целовать, так королеву, воровать, так миллион. А курить, так «Кент», если средства позволяют. Грише средства позволяли — скажем так, с некоторых пор.

Вечерняя синева за окошком густела на глазах, напоминая, что лето близится к концу. Зуда выкурил сигарету, стряхивая пепел в кадку с пальмой, вдавил в землю у корней бог весть который по счету окурок, а потом пошел в отведенную ему спальню и переоделся в городское. Его любимый пружинный нож с выкидным двенадцатисантиметровым лезвием господин губернатор лично сломал и выбросил в мусорное ведро еще в Мокшанске, но это не представляло собой проблемы: страстный охотник и коллекционер, высокопоставленный родственничек держал у себя в кабинете полтора десятка ружей и с полсотни охотничьих ножей. Все это добро было красиво развешено по стенам; кабинет, конечно, запирался, но Зуда быстро выведал, где хранится запасной ключ, и в первую же свою самоволку потрудился изготовить дубликат. Павел Игнатьевич так привык к тому, что его дом — его крепость, что до сих пор ничего не заподозрил, хотя Зуда регулярно наведывался в кабинет, вынося оттуда не только ножи, которые каждый раз аккуратно возвращал на место, но и небольшие суммы денег, что хранились в ящике письменного стола. Возвращать деньги он, разумеется, даже и не думал: от родственничка не убудет, а если что, он себе еще наворует. Да он и так наворует, безо всяких «если что». Зуде уже перевалило за четвертак, но он ни разу в жизни не почтил своим присутствием избирательный участок, потому что не видел в процедуре демократических выборов никакого смысла. Политики и чиновники всюду одинаковы; все рвутся к власти только затем, чтобы безнаказанно разворовывать госбюджет и обеими руками грести откаты. А поскольку делиться с Зудой никто из них не намерен, то ему абсолютно безразлично, какой именно хапуга займет тот или иной пост.

Убедившись, что на втором этаже губернаторского особняка никого, кроме него, нет, Зуда отпер дверь кабинета, выбрал из коллекции охотничьих ножей тот, что пострашнее, стрельнул из ящика стола пятитысячную бумажку, чтобы было, с чего начать вечер, и покинул помещение, где уважаемый Павел Игнатьевич, любимый тесть любимого дядюшки Евгения Зударева, предавался размышлениям большой государственной важности (читай — просматривал порносайты и попивал коньячок, пока жена не видит).

Пряча нож в рукаве джинсовой куртки, он ленивым прогулочным шагом вышел во двор. Прапорщик Гриша, которому, по идее, полагалось неотлучно торчать в будке у ворот, немедленно, будто из-под земли вырос, очутился рядом.

— Гуляешь? — как бы между прочим поинтересовался он.

— Кислород нюхаю, — подтвердил Зуда. — Что-то скучновато здесь. Не деревенский я все-таки человек! Понимаю, что на природе хорошо, а часок побуду, и с души воротит — шума не хватает, суеты…

— Девчонок, — с понимающим видом подсказал прапорщик и первым засмеялся над собственной шуткой.

— Куда ж без них! — с энтузиазмом подхватил Зуда. — Вот я и говорю: в город бы мне смотаться. Ну хоть на пару часиков!

— В город? — озабоченно сдвинул рыжеватые брови охранник. — Нет, это никак нельзя. Приказ самого губернатора!

Зуда сдержал зевок. Эта сцена, как по нотам, повторяясь почти слово в слово, разыгрывалась едва ли не каждый вечер. Прапорщику Грише эта глупая игра, похоже, не надоедала; а может, подумал Зуда, он и вправду не помнит, что было вчера? Это бы хорошо, но — вряд ли, вряд ли…

— Нельзя, нельзя, — разочарованно проворчал он. — Что ты, как маленький! Не знаешь, что ли: если нельзя, но очень хочется, то — что?..

— То можно, — сказал Гриша, с ловкостью фокусника принимая уже ставшую привычной мзду. — Что с тобой сделаешь! Я же понимаю — молодость! Сам такой был. Давай, только поосторожней там. Помнешь машину — Пал Игнатьич обоим головы оторвет. Мне, конечно, первому, но и тебе мало не покажется.

Быстрым шагом направляясь к гаражу, Зуда криво усмехнулся: машину, говорит, не помни… Ха! Можно подумать, это самое страшное, что он может сделать, вырвавшись в город! А впрочем, в чем-то этот прапор прав: царапина на крыле сразу бросается в глаза, а его, Зуды, ночные похождения пока что бесследно теряются на фоне того, что происходит в областном центре после захода солнца.

Конечно, терять ему нечего, но и торопить события, приближая свой отъезд на Камчатку и первый выход в море в составе команды провонявшего тухлой рыбой траулера, тоже не стоит. Лучше подумать о том, как бы его, этот отъезд, максимально оттянуть, а еще лучше вообще отменить напрочь. Заболеть? Закосить под психа? Ага, сейчас, держи карман шире! Это в районной поликлинике лечат градусником и клизмой, причем то и дело забывают, что куда совать. А к услугам родственничка круглосуточно целый полк настоящих, грамотных врачей, с которыми, в натуре, не забалуешь.

Ба, подумал он, — чего я заморачиваюсь-то? Зачем это все — больницы, врачи, клизмы? Родственничек-то, чай, не военком! От него откосить как-нибудь попроще, чем от армии. Всего-то и надо, что вежливо, немного смущаясь, попросить привезти из города пару школьных учебников: я, мол, тут поступать надумал, надо бы знания освежить… И все! Он же мне задницу в кровь расцелует! Вот, скажет, давно бы так; учитесь, скажет, пока я жив, как молодежь воспитывать надо!