Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин

пор как я вырвалась из плена Уилер-стрит я узнала, что к намеченной цели ведёт не одна дорога. Убедившись, наконец, что мой путь – не единственно верный, я поняла, что мне следует с уважением относиться к брату Хотчкинсу, который по-своему использует мыло и воду. Люди должны работать с теми инструментами, к которым у них есть природная склонность. Брат Хотчкинс должен молиться, я должна рассказывать о том, что видела, а кто-то другой – выхаживать слабого младенца. Мы все честные работяги, и заслуживаем права находиться в мастерской изнуряющего себя трудом человечества. И лишь праздных циников, которые стоят в стороне и насмехаются над тем, как мы стараемся очистить наш дом от скверны, следует вышвыривать за дверь, как брат Хотчкинс, выпроваживал хулиганов.

Характерным признаком расшатанности нашей семейной дисциплины в то время было то, что никто всерьёз не интересовался нашими посещениями Морган Чэпл. После выполнения школьных обязанностей и работы по дому мы были предоставлены сами себе. После школы Джозеф продавал газеты, я подметала и мыла посуду, Дора присматривала за ребенком. В остальном мы развлекались как могли. Отец с матерью были заняты в магазине днем и ночью, и не столько взвешиванием, отмериванием и отсчитыванием сдачи покупателям, сколько выяснением того, сколько пройдёт времени, прежде чем неоплаченные счета окончательно разрушат семейный бизнес. Если мама и испытывала угрызения совести по поводу того, что её дети посещают здание с крестом на нём, то у неё просто не было времени их сформулировать. Когда мой отец слышал, как мы говорим о Морган Чэпл, он закрывал тему саркастическим замечанием и спрашивал, не планируем ли мы следующим этапом вступить в Армию Спасения, но на самом деле его это особо не волновало, и он хотел, чтобы дети хорошо проводили время. А если мои родители и возражали против часовни Морган Чэпл, разве лучше было детям весь вечер околачиваться на тротуаре перед баром? Они не могли долго спорить с нами, и практически никогда этого не делали.

В Полоцке нас обучали и за нами следили, распорядок дня и поведение строго регламентировались. И вдруг в Америке нас отпустили на все четыре стороны. Почему? Потому что отец отказался от своей веры, а мать не была уверена в своей – у них не было достаточно сильных убеждений, чтобы нас удержать. Концепция системы этических ценностей без привязки к религии не сразу вошла в их жизнь в качестве активного принципа, так что они не могли объяснить ребёнку, почему он должен быть правдивым или добрым. Так же, как и с религией, обстояли дела с другими сферами нашего домашнего образования. На смену порядку пришёл хаос, неопределенность и непоследовательность подрывали дисциплину. Мои родители наверняка знали одно – они хотят, чтобы мы были как американские дети, и видя, что их соседи дают своим детям безграничную свободу, они отпустили нас на волю, ни разу не усомнившись, что американский путь – это лучший путь. Они видели, что Америка – не Полоцк, и не были знакомы с общепринятыми здесь правилами поведения в обществе, этикета, социального взаимодействия. Испытывая растерянность и неуверенность, они вынуждены были полагаться на нас, детей, при обучении этим нормам, насколько это вообще было возможно в том месте, где мы жили. Более того, им пришлось сложить с себя полномочия авторитетных родителей и принимать закон из уст своих детей, ибо у них не было других способов узнать, как правильно жить по-американски. Результатом стала та нестабильность семейной структуры, та инверсия нормальных отношений, которая порождает трения и порой приводит к распаду прежде сплочённой и счастливой семьи.

Печальный процесс распада семейной жизни можно наблюдать практически в каждой семье иммигрантов нашего класса, с нашими традициями и чаяниями. Это часть процесса американизации, потрясение, предшествующее состоянию покоя. Это крест, который приходится нести первому и второму поколениям, невольная жертва ради будущих поколений. Боль адаптации столь же мучительна, как родовые схватки. И как мать забывает о своих муках, с блаженством прижимая к груди младенца, так и согбенный с истерзанным сердцем иммигрант забывает об изгнании, тоске по дому, насмешках, потерях и отчуждении, когда он видит, как его сыновья и дочери стали своими среди американцев.

На Уилер-стрит не было настоящих домов. Там были убогие квартиры, состоящие из трёх или четырёх комнат, или меньше, в которых семьи, не практиковавшие искусственное занижение рождаемости, готовили, мыли и ели; спали вдвоём, а то и вчетвером в одной кровати в спальнях без окон; ссорились хмурым утром и мирились туманным вечером; мучили друг друга, поддерживали друг друга, спасали друг друга, выгоняли друг друга из дома. Но у них не было общей жизни в какой бы то ни было форме, которая означала бы совместный досуг. Для этого просто не было места. Кровати и кроватки занимали практически всё пространство на полу, а в промежутках между ними царил беспорядок. Стол в центре «гостиной» не был заставлен книгами. На нём неизменно лежал фотоальбом и стояла декоративная лампа с бумажным абажуром, которая чаще всего была неисправна. Таким образом, поводов для семейного времяпровождения было так же мало, как и места. Весь двор занимала многолетняя куча мусора. На тротуаре было не протолкнуться. Чем занимали себя люди? Были бары, миссионерские организации, библиотеки, дешёвые увеселительные заведения и соседские дома. Каждый выбирал себе занятие по душе. Дети, я с радостью отмечаю это здесь, собирались в основном в клубах по интересам. Маленькие девочки учились шить, готовить, танцевать, играть в игры; маленькие мальчики – работать молотком и клеить, чинить стулья, дискутировать, управлять игрушечной республикой. Всё это, конечно, тоже формы крещения мылом и водой.

Наш район искал спасения в Морган Мемориал Холл, Барнард Мемориал, вышеупомянутой Морган Чэпл и некоторых других чистых местах, которые зажигали свечу в своём окне. Моего брата, сестру Дору и меня привели в клубы наши юные соседи, и мы с удовольствием туда ходили. Дома нас не ждало ничего, кроме еды на кухне и кроватей в темноте. Нас было шестеро, плюс магазин, малыш, а порой один или два иммигранта из Полоцка, которым мы, естественно, давали приют до тех пор, пока они не находили постоянное место жительства – так что учитывая такую компанию и размер нашего жилья, нам почти так же сильно хотелось вырваться из дома, как и соседским детям. Я говорю почти, потому что нам по крайней мере удавалось держать нашу гостиную в относительной чистоте, а лампа на столе в центре комнаты всегда была исправна, и её свет