Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

по-живу, по-здорову… Станут тебя искать, и нам влетит…

— Да кто меня искать-то будет? — горестно изумился Никша.

— Это нас не касаемо! — урезонил его хозяин: — Может, белые тебя поищут, а, между прочим, может, и эти, красные, которые…

Ушел Никша с Верхней Заимки, добрался до деревни Медведевой. Там у Никши сватовьев целая улица. Переночевал Никша в Медведевой — хозяева утром ему вежливенько:

— Лучше тебе, Никша, в Моты податься. Переживешь там лихое время, а потом, даст бог, воротишься.

Вздохнул Никша, выпросил табаку у свата, подтянул штаны и опять пошел.

Этак попутешествовал Никша немало. А тем временем по заимкам, по деревням разнеслось, как белые друг друга с дуру насандаливали, как этим ловко партизаны воспользовались, и как потом карательному отряду с большим уроном пришлось отступать к линии, в город. Дошло это все и до деревни, где Никша унылое прозябание совершал. Но ко всему этому прибавилось и то, что всю катавасию, мол, завел немудрящий мужичёнка: пьяным, мол, прикинулся да и закрутил мозги белым.

Послушал Никша, охнул, обрадовался:

— Ах, лешай!.. Да ведь это про меня, ребята!.. Я этот самый, который белых омманул!.. Ей-богу, я!

Не поверили, было, мужики, но стали прикидывать, вспомнили, о чем им Никша, как пришел, рассказывал, — выходит, что и впрямь Никшино это дело!..

Оглядели они Никшу, словно и не видывали его раньше, осмотрели лицо его со слезящимися глазами, с бородишкой немудрящей, руки малосильные, грязные, мужицкие, брюхо, осевшее книзу, осмотрели-оглядели его — такого давно знакомого, надоевшего, прилипчивого, пьяницу.

— Да как же это ты так?.. Да откуда ты разумом просветлялся?!.

А Никша вскинулся, приободрился, хорохорится:

— Я, думаете, совсем пропащий?! Я, думаете, — Никша? Не-ет!.. Подымай теперь в гору: Никон Палыч!.. Да!..

Хохотали мужики. Но как-то опасливо, с оглядкой.

13

Самый-то ядреный, настоящий смех позже был.

Перекинулись партизаны из никшиной волости в другую, за ними убрались и каратели. Тише стало по деревням. Вышло так, что и Никше домой ворочаться, хоть и с оглядкой, но можно. А Никша к этому времени фасон другой стал держать: голову выше вздернул, хмыкает, когда говорит, задается. Гордость в себе мужик держит, мужикам заслугу свою в нос тычет:

— Вы, вот, возле баб торчите, а которые настоящие хрестьяне, те белых шпарят… Я по малосильству своему хошь оружьем орудовать не способен, зато голова у меня действует, пользу я приношу!..

Пробовали мужики отшучиваться от Никши, но Никша стал напористый, едучий, от него не отвяжешься.

Когда Никша вернулся в свою Никольщину, был у него вид победительный, слезящиеся глазки горели радостью, и пялил он вперед, вместо груди, свое брюхо. Обошел Никша односельчан своих, угостился, всюду порастабарывал, везде о себе повеличался. Пред Макарихой совсем распетушился он.

— Ты знаешь, я теперь какой человек? — наседал Никша на старуху.

— Знаю, знаю! — не сдавалась Макариха: — Первейший дурень в волости и пьяница несчастный! И к тому же лодырь!

Никша ругался, стращал Макариху. Но бабу, если она упрется, не скоро перешибешь.

Так текли дни.

Как-то вернулись в Никольщину тайком ребята, которые партизанили в уезде. Было у них дело какое-то дома. Обделали они, что им надо было, а перед уходом зашли в крайнюю избу к Макарихе.

Уселись на лавку, покурили, со старухой толкуют. И является в это время веселенький Никша. Увидал гостей, обрадовался:

— Ах, ребята, милые вы мои! Воители разлюбезные!..

Поздоровались с ним ребята, зубоскалят. Никакого уваженья Никше не делают. Обидно ему стало.

— Какое вы можете право иметь насмешку надо мной делать? — насел он на них.

Ребята удивились.

— А что? — говорят. — Какая ты персона, что посмеяться над тобой нельзя?..

— А такая вот! — напыжился Никша. — Я, можно сказать, цельный полк карательный погубил.

— Ты-ы?!..

— Я!!.

— Это ты про что-же врешь?

— Да вот про то самое…

Согнул Никша руки крендельком, в бока ими уперся, ноги расставил, расфасонился:

— Вот именно так…

И давай ребятам про подвиг свой выкладывать.

Сначала ребята слушали его, ничего. Потом друг друга подтолкнули локтями, покраснели, понатужились, Никшу перебили, заржали:

— Ах ты!.. Дак ты тот самый обормот-то?!.. Ты это с пьяных глаз белых за красных признал?.. Ну и герой!.. Xo-xo!..

Осекся Никит, закис. На ребят не глядит, на Макариху боится посматривать.

— Вы это откуда, черти, все знаете? — вздохнул он, когда ребята устали хохотать: — Какой вам лешай всю гиографию размазал? А?

— Да мы знаем!.. Нам ребята пьяновские в ту самую пору про все обсказали. Мы ведь только тебя пытали… Герой!..

Макариха прислушалась ко всему этому, вникла, поняла и радостно всплеснула руками:

— Господи!.. Стало быть, вот он как геройствовал-то, воитель наш!.. Ах ты, ботало, ботало!..

Поглядела она весело на Никшу, качнулась — и давай хохотать. Хохочет да приговаривает:

— Господи! Вот ботало!.. вот ботало!..

14

Горек был Никше хохот этот бабий. Прокатился он из избы в избу по всей Никольшине.

Завял Никша. Опять на прежний фасон перешел. Не хорохорится, не задается.

Но шли дни. Проскочили месяцы. Протянулись годы. Прошла кумуха эта самая с чехами, с Колчаком. Вернулись уцелевшие в партизанской страде ребята. Повернулась жизнь на крепкий лад.

И было так:

Проезжало через Никольщину какое-то начальство новое. Собирали мужиков на сходку, про жизнеустройство новое толковали. Толкался среди других и Никша. Слушал он, слушал, обидно ему стало: вот разговаривают люди, разоряются, чем же он хуже других. Как только приезжие поговорили, протолкался Никша вперед, к столу, кричит:

— Хочу, товарищи общество, разговор иметь!..

Загалдели, зашумели:

— Слезай, Никша! Катись, катись! Гоните его!..

Но приезжие посмотрели на Никшу, посмотрели на мужиков и говорят:

— Допустите его… Даем ему слово.

Ну, Никша и понес!

А пока он под хохот и шум тянул свою канитель, заслугу свою выставлял — начальство поспрошало знающих людей про Никшино дело и давай смеяться.

Но когда кончил Никша, выступил один из приезжих, речь держит:

— Хоть, говорит, и бессознательный и притом беззаконно пьяный этот гражданин и хотя, как выяснилось, с пьяных глаз он тогда обморочил белогвардейщину, но по окончательным результатам выходит, что гражданин этот пользу Рефесере принес существенную, и смеяться над ним излишне не полагается… Вот!

Мужики молча переглядывались и прятали в себе хитрый смешок. Никша выпячивал брюхо и кивал головой: так, мол, так!..

* * *

Но, не взирая на речь эту, Макариха, а за ней вся Никольщина, никогда не упускала случая похохотать над пьяненьким, задирчивым, хорохорившимся Никшей.

Однако, самогоном, если случалось, угощали его всюду охотно.

ТО, ЧТО ВСПОМНИЛОСЬ

(Листки о 1905 г. в Иркутске)

Журнал