Проклятое золото храмовников - Валерий Елманов

– Ну-у, ежели так, тогда приступай, – кивнул Дмитрий. – Да и меня охота разбирает поглядеть, сколь велико твое художество.

– Первым делом надо бы послать кого-нибудь из дружинников на торжище прикупить бумагу, – предложил Улан. – Потом вычтешь ее стоимость… с убийцы.

Дмитрий распорядился и, повернувшись к Улану, потребовал:

– Далее.

– А пока все, – развел руками Улан. – Думаю, горшок печной сажи в такое время года и в боярском тереме сыщется.

– И больше тебе для сыска ничего не надобно? – недоуменно поинтересовался Дмитрий. – А людишек поспрошать?

– Зачем? Убийца сам себя выкажет. Но вначале повели, дабы боярин во всеуслышание, чтоб отвертеться не смог, подтвердил, что ни к убитому, ни к ножу в его теле никто не прикасался.

– Не смог отвертеться… – задумчиво повторил княжич. – Мыслишь, кто-то из его холопов…

– И по его прямому наущению. Впрочем, об этом сам убийца скажет, когда мы его уличим и он поймёт, что деваться некуда.

– Одначе ты бы обсказал мне, что мыслишь делать. Мне ж понимать надобно. Да и негоже, – поморщился он, – всякий миг свое ухо близ твоих уст держать.

– И то верно, – охотно согласился Улан. – Значит так. Векша и впрямь здоровенный бугай, а потому убийце пришлось ударить его ножом несколько раз. Когда он нанес первый удар, из Векши пошла кровь, попавшая на рукоять. Ночью подморозило, поэтому кровь почти сразу застыла, успев сохранить отпечатки пальцев преступника.

Дмитрий недоуменно нахмурился. Пришлось Улану вкраце просветить его насчет дактилоскопии, продемонстрировав в качестве наглядного примера капиллярные узоры вначале на своих пальцах, затем на пальцах Петра и самого княжича. Не упустил он случая и польстить юному судье, заметив, что рисунок его отпечатков явно напоминает узор будущей княжеской короны. Закончив с лекцией, Улан продолжил:

– Если ты помнишь, княже, я, когда мы выходили из амбара, споткнувшись, ненадолго задержался подле покойника, – Дмитрий согласно кивнул. – Вот тогда я их и подметил. Потому и упросил тебя выставить у тела охрану, чтоб ножа никто не касался. Сейчас принесут бумагу и мы, вымазав сажей пальцы на руках каждого из холопов Ивана Акинфича, сделаем на каждом листе по оттиску, а затем осторожно извлечем из убитого нож и станем сличать.

– А у своего побратима ты оттиск делать будешь?

– У него в первую очередь, чтоб ты сам убедился: они не совпадают.

– А промашки быть не может? Вдруг эти узоры у двоих, али троих похожими окажутся.

Улан поморщился, досадуя, что плохо объяснил.

– Еще раз говорю, они неповторимы. Хоть всю Тверь обойди, да что там, всю Русь, весь мир, но двух одинаковых не сыщешь.

Незаметно подошедший поближе Петр – интересно же – уловив, о чем идет речь, мгновенно сообразил, как поддержать друга и поучительно заметил:

– Об этом еще в Библии говорится, в книге Иова. Точно, точно, – и он процитировал: – И налагает Господь печать на руку каждого человека, чтобы все люди знали дело его.

Дмитрий крякнул и дальше спорить не стал.

– Ладноть, пущай. Но гляди, Улан, – впервые назвал его по имени княжич, выказывая тем самым уважение. – Коль не управишься до обедни, придется твоего побратима-гусляра, ежели он своего добра лишиться не желает, железом испытывать. Так наша «Правда» велит, – и он подозвал к себе Ивана Акинфича.

Как Улан и просил, княжич не просто добился от боярина утвердительного ответа, но и, отрезая все пути к отступлению, заставил прилюдно поклясться, что ни к Векше, ни к ножу ни он сам, ни его люди не прикасались. Дмитрий и дальше действовал строго согласно указаниям Улана, велев Ивану Акинфичу распорядиться насчет печной сажи, да сыскать стол и чернильницу с перьями, про которые в последний момент вспомнил Улан.

Едва принесли все требуемое из боярского терема, а расторопный дружинник, вернувшийся с торжища, выложил на стол здоровенную пачку бумажных листов, как Дмитрий, огладив их, заглянул в чугунок с сажей и, поморщившись, громко заявил:

– Не княжеское дело в грязи копошиться, – он посмотрел в сторону хмурого Ивана Акинфича и с сомнением покачал головой. – Да и не боярское, пожалуй, – и указал Улану. – Ну-ка, давай, займись. Тебе оное не зазорно.

Первым процедуру проходил Сангре. Окунув свои руки в горшок с сажей, он поочередно приложил каждую пятерню к бумажным листам. Улан, написав единичку и имя Петра на каждом из листов, властным жестом отвел его в сторону.

Следом по приказу княжича к столу потянулась дворня. С ними, в отличие от Сангре, хорошо понимавшего, что от него требуется, пришлось повозиться, но через полчаса все закончилось. Управившись со снятием отпечатков у последнего из холопов Улан, заявил:

– Теперь осталось осторожно, не касаясь рукояти, извлечь нож из тела, и сверить узоры с теми, что на листах.

Он вопросительно посмотрел на княжича и, дождавшись согласной отмашки, со всеми предосторожностями извлек из покойника орудие убийства. Положив нож на стол, он принялся старательно сверять узор на крови с отпечатками пальцев на бумажных листах. Дмитрий стоял рядом, внимательно наблюдая за его действиями.

– Кажется, все, – устало вздохнул Улан и, пододвинув один из листов поближе к княжичу, предложил: – Сам погляди. Явное сходство во всех завитушках, но главное вот: и там и здесь маленькая черточка на большом пальце. Это шрамик. Он почти незаметен, но если приглядеться, то… – и, посмотрев на номер, выписанный на листе, тихонько шепнул Дмитрию. – Повели вызвать вон того, плечистого, что в сторону отвернулся. Да скажи дружинникам, чтоб бдили в оба – может попытаться бежать.

Подозреваемого, назвавшегося Гараськой Сверчком, подвели к княжичу.

– Твоя длань нож держала, – утвердительным тоном произнес Дмитрий, – потому не спрашиваю, ты ли убил, но вопрошаю иное: за что?

– Не убивал! – рухнул тот на колени. – Ей-ей, не убивал! А про нож не отпираюсь. Но токмо я за него опосля ухватил. Вынуть хотел, да боярин воспретил, вот и оставил.

– Врет, – склонившись к уху княжича, прошептал Улан. – Не мог он взять его в руки после смерти Векши. Мороз к утру крепчал, а кровь застывает слишком быстро и продавить ее аж до рукояти – сам посмотри, вот здесь и здесь совсем чисто – у него бы никак не получилось, – и он недовольно покосился на Ивана Акинфича, успевшего подойти к ним и, скорее всего, услышавшего его слова.

Дмитрий молча кивнул и строго произнес, выставив палец в сторону Гараськи:

– Брешешь, пес! По очам зрю, что брешешь!

– Да меня и боярин видал, когда я нож ухватил, – отчаянно завопил Сверчок.

Дмитрий повернул голову в сторону побледневшего Ивана Акинфича и с деланным равнодушием осведомился:

– Что скажешь? Подтверждаешь словеса своего холопа али как?

Тот продолжал молчать, явно колеблясь и не зная, как поступить.