Дикарь и лебедь - Элла Филдс

зала и войти в мою половинку. У нас были планы.

Точнее, планы были у меня, но я не сомневался, что возражать она не станет.

Ничуть не задетый вспышкой гнева Клыка, Тесак потер подбородок и забросил ногу на ногу.

– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Пленные хранят молчание.

Мы держали в темницах солдат, которых взяли в плен за время развязанной людьми войны. Войны, перелом в которой, как мы узнали позже, наступил не без помощи Синшелла. Мои братья согласились со мной – хоть и не пришли в восторг от этой идеи, – что пора покончить с набегами на человечье племя, несмотря на их дурацкие планы мести.

Ибо планы эти действительно были дурацкими – просто неимоверно. Мало того, что мою лебедь посадили в клетку и заставили вить золото для тех кретинов под видом спасения семьи, так еще и мать ее обманулась, решив, что высокородные засранцы и правда протянут Синшеллу руку помощи в борьбе со мной.

Нет. Спланируй они все как следует, легко достигли бы цели. А если нет – погибли бы все.

Теперь же люди хранили подозрительное молчание. Остатки их армии бежали. То ли отправились в Эррин, чтобы зализать раны и восстановить силы перед следующей атакой, то ли уплыли за Ночное море в края, откуда явились сюда.

И все же сохранялся шанс, что они еще вернутся.

В пользу этой версии говорили не только смерть принца Брона и численность отступивших войск, но и те крупицы сведений, которые мы вытрясли из наших пленников. За Королевской бухтой усилили наблюдение, и еще больше шпионов, состоявших у меня на службе, проникло в ряды знати, торговцев и моряков.

– Почему? – подала голос Опал, и Тесак вздрогнул, словно забыл, что в наших рядах теперь есть женщина. Ни он, ни Клык не обрадовались, когда на прошлой неделе я решил позвать лебедь на наш совет, но шок постепенно выветрился – как и нежелание собратьев делиться ценными обнаружениями разведки.

Особенно после того, как я пригрозил выкинуть обоих со службы и дальше решать вопросы войны и восстановления королевства на пару со своей половинкой.

Мой дядя все еще был жив. К сожалению. А еще он получил повышение по службе.

Теперь он руководил одним из наших новых направлений строительства – починкой и восстановлением Синшелла. Я ожидал, что он воспротивится, но Серрин просто кивнул и, упав в ноги нам с Опал, долго рассыпался в благодарностях, пока его с хмурым видом решительно не оборвала Никайя. Эти двое отбыли в Синшелл неделю назад, королева согласилась надзирать за тем, как будут заново отстраиваться разрушенные части ее королевства – в этом читалось некое извращенное удовольствие.

О звезды, по-моему, такая участь похуже смерти.

Однако вскоре мне предстояло заняться тем же. Благо в деревне, достаточно удаленной от тех мест, где трудились родственнички.

Узнав об этом, Опал запротестовала – тревога, что я окажусь слишком близко к границам Эррина, слышалась в каждом ее слове, когда она предложила нам обоим сосредоточиться на восстановлении разрушенных городов и деревень здесь, в Вордане.

Одного упоительного поцелуя оказалось достаточно, чтобы напомнить моей королеве, кто я вообще-то такой.

Создание, которое не так-то просто приручить – если только ты не черная лебедь.

Переубеждение заняло у меня целую ночь, но она в конце концов вспомнила, с кем имеет дело.

Тесак уставился на мою половинку, и меня взбесило, что он заставляет ее ждать.

– Что значит «почему»? Если бы я знал, то сообщил бы тебе, – утомленно вздохнув, протянул он. И сухо добавил: – Моя королева.

Опал ухмыльнулась:

– Нет, я имею в виду людей в принципе. Почему их было так много? Почему им вдруг так захотелось выдворить нас из Нодойи? – Склонив голову набок, Клык внимательно слушал ее и наблюдал. – Ни разу прежде они не отваживались на подобное, поскольку знали, что не смогут истребить нас, убить достаточно много фейри, чтобы захватить весь материк.

– Лебедь, я уверен, что жабеныш решил, будто такое ему по плечу, но… – я воздел палец, хотя у меня было чувство, что от нас что-то ускользает, – это не вяжется с появлением всех тех армий из-за моря. На их материках тоже живут подобные нам…

– Алчность, – подал идею Тесак. – Золото есть золото, случалось и нам вступать в бой ради меньшей наживы.

Опал прищурилась, я посмотрел на нее и вздохнул.

– Поразмыслите об этом. На третье утро соберемся снова. – Я встал из-за стола, прежде чем кто-либо успел что-нибудь возразить, и подал руку Опал.

Она присмотрелась к карте – те места, которые мы разгромили в Синшелле, теперь были отмечены по другой причине, – а затем взглянула на Тесака.

– Можно мне поговорить с ней? – спросила она, подразумевая пленницу, охрану которой Тесак взял на себя и которую держал в собственном доме.

Тот уже был на полпути к выходу и нехотя проронил:

– Нет, нельзя. – Я оскалился, и он со вздохом развернулся: – Зачем?

Опал взяла меня за руку и ответила не грубо, но жестко:

– Возможно, с женщиной она будет говорить охотнее.

– Ты про мягкий подход? – Тесак усмехнулся. – Нет, этой твари плевать на мягкость. – Он взмахнул рукой, изобразив учтивый поклон. – Уж поверь – и позвольте откланяться.

Клык, покусывая губы, проводил исчезнувшего во тьме коридора Тесака взглядом, затем последовал за другом.

– Я потом с ним поговорю, – процедил я. В ситуации с пленными этот засранец топтался на месте, что начинало всерьез меня злить.

– Нет, – возразила Опал, ведя меня к двери. – Не вмешивайся. Я попрошу еще раз на следующем совете.

– Ты ведь королева, – напомнил я ей, что приходилось делать частенько. – Ты можешь вытворять, что пожелаешь, и он это знает. – Я послал ей самую лучезарную свою улыбку. – Навестим эту пленницу завтра.

Опал улыбнулась – в ее глазах светилась смешинка – и прильнула ко мне, пока мы поднимались по лестнице из утробы Цитадели.

– Нет, не злоупотребляй его доверием.

Из темниц доносились стоны, вопли и крики пленных. Это место было зачаровано, чтобы никто их не слышал. Никто, кроме волков.

Моя королева была права. Существо с таким прошлым, как у Тесака… То, что я был королем, не имело бы значения. Если я проявлю к нему такое неуважение, его преданность мне иссякнет.

Выбросив из головы мысли о войне, восстановительных работах, друзьях-засранцах и мириадах прочих проблем, я привел Опал к своим покоям. То есть к нашим покоям. Моя лебедь ночевала у меня с самого того дня, как очнулась после атаки на Вордан. Много дней я отказывался выпускать ее из вида, и она, похоже, была счастлива, когда и я неотрывно находился с ней.

Она недоуменно посмотрела на меня, когда вместо двери в наши покои я подвел ее ко входу в прежнюю опочивальню.

Пытаясь сдержать самодовольную улыбку, я мыслью распахнул дверь, и перед ней предстала ее новая лаборатория ароматов, она же швейная мастерская, она же библиотека.

На белых стеллажах от пола до потолка были аккуратно расставлены книги – те, которые Опал часто перечитывала, и те, что, на мой взгляд, на них походили и могли ей понравиться. Было и несколько пустующих полок, где она могла разместить собственное дополнение к коллекции литературы. Следующий стеллаж был уставлен стеклянными флаконами, пузырьками, чашами с разнообразными пробками, лентами, бечевкой, разными маслами и солями.

В углах комнаты на стойках лежали мотки тканей, а на полках рядом с ними – стопки аккуратно сложенных отрезов. Лучи полуденного солнца расплескались по ним, и пальцы Опал пробежались по материи с таким благоговением, что я возбудился и едва ли не приревновал.

И приревновал бы, не относись она ко мне так же. Опал бережно дотрагивалась до меня, словно я был лучшим ее творением, словно не могла поверить, что я осязаем – что все это наяву.

За свою жизнь я натворил немало бед, но по тому, как жена обожала меня, догадаться об этом было невозможно. Я не упивался мыслями, будто не заслуживаю ее, коим мог бы предаваться более достойный мужчина. Она была моей, и я бы скорее сгнил заживо, чем отказался от ниспосланного судьбой счастья.

Я стоял у закрытой двери, пока моя королева разглядывала все вокруг, переходя от одного стеллажа к другому – ее пальцы реяли над корешками книг, не касаясь их, но то и дело подлетали ко рту или к груди. Она покружилась в том месте, где раньше стояла кровать. Теперь там, перед длинным белым письменным столом, лежал большой пушистый красно-золотой ковер.

На столе