Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905 - Любовь Ульянова

Одним из ключевых вопросов, обсуждаемых в литературе о системе дореволюционного политического сыска применительно к теме секретной агентуры, является ее роль в функционировании системы в целом. Не погружаясь здесь в эту дискуссию, стоит отметить, что базовым критерием для каких-либо выводов по данному сюжету является наличие или отсутствие доверия деятелей политического сыска к информации, получаемой от секретных сотрудников.

Характерна в этом смысле история с сообщениями ярославского губернатора, у которого якобы был свой «секретный сотрудник» в окружении известного общественного деятеля Д.И. Шаховского. Эта история показывает отсутствие у Департамента полиции привычки воспринимать за «чистую монету» любые сведения от секретных сотрудников, а также наличие четких критериев доверия, органичных для политического сыска, понятных деятелям внутри системы и отсутствующих у внешних игроков.

В январе 1904 г. ярославский губернатор представил министру внутренних дел В.К. Плеве комплекс документов – результаты его собственного «негласного наблюдения» за Д.И. Шаховским с помощью «секретного агента Антонины Прокопьевны», высланной из Баку за участие в местной социал-демократической организации. Донесения «секретного агента» представляют собой пересказ разговоров с Шаховским885. Так, свое знакомство с Д.И. Шаховским «агент» описывала следующим образом: он попросил назвать фамилии ее руководителей по социал-демократической организации в Баку. Она назвала Г.М. Ласхишвили, на что Шаховской сказал: «А. Редактор газеты “Цнабич Пурцеи”». Потом «я сказала Дмитрию Ивановичу “возьмите меня для агитации, я хочу мстить за угнетенный народ”». На что он ответил: «Благодарю, у меня сейчас есть трое, пока достаточно». После этого Шаховской пригласил «Антонину Прокопьевну» к себе домой на «сходку», на которой заявил: «Я получил письмо от сосланных товарищей, они просят денег. У меня нет, я решил обратиться к вам. Друзья, соберем, как и в прошлые годы, и пошлем не по почте, а с кем-нибудь из наших…»

В итоге губернатор обвинял Д.И. Шаховского в руководстве Северным комитетом социал-демократической рабочей партии и предлагал через прокурора Ярославского окружного суда «поймать главных участников во время или по окончании их заседаний» или «произвести в ближайшее время ликвидацию и обыски у всех заподозренных лиц»886.

Помимо сомнительности приводимых губернатором фактов, бросается в глаза нехарактерная для секретной агентуры политического сыска форма и стилистика изложения материала. Важно отметить, что Департамент полиции не стал предпринимать никаких действий, не удосужившись даже написать ответ ярославскому губернатору.

Служащие политической полиции поднимали тему доверия и в специальных документах. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов посвятил этому вопросу отдельную записку887.

Кроме того, вопрос о том, было ли доверие к секретным агентам безусловным, может помочь решить анализ терминологии: важно понять, сохранялась ли терминология секретных сотрудников при переписывании донесений «сексотов» чинами Департамента полиции, когда их сведения включались в различные запросы по другим инстанциями, внутреннюю департаментскую переписку и т.п.? Подобный анализ приводит к выводу, что информация даже от особенно доверенных секретных сотрудников – каким был, скажем, М.И. Гурович – подвергалась терминологическому переосмыслению внутри Департамента полиции. Более того, Гурович, который как секретный сотрудник вначале использовал только термин «революционный» применительно ко всем явлениям в сфере его наблюдения, через несколько лет общения с С.В. Зубатовым и Л.А. Ратаевым стал употреблять термины «нелегальный» и «легальный», а еще через некоторое время – такие понятия, как «оппозиционный» и «либеральный»888. Получается, что в отношении секретных агентов, сотрудничавших продолжительное время, можно говорить об обратном процессе – их анализ общественного пространства происходил с помощью категорий и понятийного аппарата деятелей самого политического сыска (который, в свою очередь, формировался во многом под воздействием языка деятелей этого общественного пространства).

Терминологическое воздействие и взаимодействие донесений секретных агентов и делопроизводственной переписки чинов политического сыска было свойственно преимущественно при работе с легальным общественно-политическим пространством889, в то время как секретные сотрудники, освещавшие революционное подполье, хотя бы и длительное время – как, скажем, Е. Азеф, – давали сугубо информационные сообщения890.

Еще одно отличие работы политического сыска с подпольем и с легальным общественно-политическим пространством состояло в сравнительно низком применении во втором случае наружного наблюдения (слежка посредством филёров), в связи с чем оказалось затруднительно выделить данный метод в качестве отдельного и посвятить ему отдельный параграф. Наружное наблюдение велось за В.А. Гольцевым в 1889 г., а также кружком либералов с его участием (М.М. Ковалевский, С.А. Муромцев, присяжные поверенные Танеев и Оленин, статистик И.П. Вернер)891, за П.Б. Струве – в 1894 г.892, С.Д. Протопоповым – в 1899 г.893, А.В. Пешехоновым – в 1904 г.894, участниками земских съездов – в 1904–1905 гг.895, членами «Союза конституционалистов»896 и др.