Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905 - Любовь Ульянова

Важно отметить, что данная практика носила внеправовой характер, ее можно назвать своего рода торгом по поводу границ частного/публичного и границ политического внутри публичного.

В историографии часто встречается утверждение, почерпнутое из либеральной публицистики и мемуаристики, о политической полиции как инстанции, действовавшей неправовыми методами. Чаще всего этот тезис, правда, касается провокации, т.е. методов использования в политическом сыске секретной агентуры. В свете проведенного анализа возможно утверждать, однако, что представление о беззаконии в деятельности охранительного ведомства сформировалось у современников не из-за секретной агентуры: основная масса информации о ней появилась после изучаемого периода, т.е. позднее 1905 г., – после разоблачения Е. Азефа, суда над А.А. Лопухиным, выдавшем Азефа В.Л. Бурцеву, и раскрытия Заграничной агентуры в 1909 г.931, убийства Д.Г. Богровым П.А. Столыпина в 1911 г., и, конечно, после Февральской революции 1917 г.932 Что же касается более раннего времени, которому посвящено данное исследование, то практика описанных в этом параграфе негласных переговоров, очевидно, могла трактоваться современниками и общественными деятелями в их кругу в логике «беззакония власти».

В то же время личные коммуникации не только компенсировали власти слабую правовую регламентацию допустимого в легально-публичном пространстве, но и определялись готовностью общественных деятелей «играть» в эти негласные переговоры. Говоря другими словами, неправовыми методами действовали представители и бюрократии, и общества – с одной стороны, имели место абстрактные угрозы власти («подвергнетесь неудобным обстоятельствам», «будут приняты надлежащие меры»), а с другой – общественные деятели не только могли инициировать личные контакты, но и успешно практиковали подачу ходатайств в Департамент полиции об отмене тех или иных административных наказаний933.

В распоряжении политической полиции был определенный набор формальных репрессивных полномочий, содержание которых позволяет утверждать: главная цель «карательной» деятельности политического сыска в отношении общественного движения состояла не в борьбе с этим движением как таковым (т.е. не в борьбе с политикой как формой), а в удержании легально-публичного пространства в состоянии общественного спокойствия, в регламентации доступа к публичности и определении критериев этого доступа.

Именно в таком ракурсе стоит рассматривать административные наказания, которые утверждались Особым Совещанием по докладу директора Департамента полиции, созданным на основании «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» августа 1881 г. Об этой функции административных наказаний, ограничивавших в первую очередь публичную деятельность противоправительственного содержания, писали не только сами деятели политического сыска934, но и видные представители общественного движения935.

Речь идет о следующих административных наказаниях: постановка под гласный надзор полиции, административная высылка, запрет проживания в отдельных городах и местностях империи, запрет свободного выезда за границу, запрет на некоторые виды деятельности (издательская, открытие обществ и библиотек, публичные лекции и др.), закрытие обществ и периодических изданий.

К этой же категории стоит отнести административные права других властных структур в отношении институтов местного самоуправления, общественных организаций и периодической печати, однако отдельно нужно отметить, что реализация этих прав местными чиновниками (и их превышение), так же как и деятельность земства как института и земцев в рамках органов самоуправления находились за пределами компетенции политической полиции. В случае с земствами – в рамках формально-правовых взаимоотношений этих органов с губернаторами, верховной инстанцией в спорах которых был Сенат936.

Однако начать стоит не с административного вида преследований, а с судебного – когда по результатам обысков силами ГЖУ начинались дознания, результатом которых могло стать вынесение дела на суд. Этот вид взаимодействия редко возникал в случае с известными общественными деятелями, в том числе в пору их молодости с более революционными увлечениями – в подавляющем большинстве случаев дознания в отношении них прекращались.

П.Н. Милюков в 1881 г. был подвергнут обыску по подозрению в участии в противоправительственных сборищах, но к дознанию привлечен не был937. М.И. Туган-Барановский привлекался в 1887 г. в качестве обвиняемого к дознанию «по делу о харьковском революционном кружке», которое было «за недостаточностью улик в отношении него прекращено»938.

П.Б. Струве был известен Департаменту полиции с 1892 г. «по участию в разного рода противоправительственных кружках и сношениям с лицами заведомой политической неблагонадежности. В виду чего в 1892 г. Струве был подвергнут обыску и по его результатам привлечен к дознанию за хранение запрещенных сочинений, но дознание было прекращено за отсутствием фактических указаний на прикосновенность его к революционному движению»939. В 1894 г. он привлекался по «делу смоленской типографии», и дознание снова было прекращено с аналогичной мотивировкой940. Черниговский общественный деятель В.В. Хижняков в 1895 г. «привлекался по делу преступного сообщества, именовавшегося “партия народного права”, прекращенном в отношении него по предложению прокурора палаты»941.