Свинец в крови - Рафаэль Кардетти

Чтобы не киснуть в номере, я решил сосредоточиться на своей профессиональной деятельности. Я отправился в аэропорт, чтобы принять ящики с деталями бертеновского идола «Кэмпбелл».

Впервые в жизни Лола сделала все как следует. У грузового самолета меня ждал мебельный фургон и необходимый персонал, то есть пять великанов, самый маленький из которых был двухметрового роста и весил сто тридцать килограммов.

Куски идола были расфасованы по трем ящикам высотой с меня. После примерно часа усилий пятеро братишек Конана сумели-таки впихнуть их все в фургон, неоднократно помянув при этом мою мать, мать моей матери и всю женскую половину моей семьи, начиная с сотворения мира. Я приписал такую несдержанность речи надвигавшейся грозе и воздержался от комментариев, чтобы не нервировать их еще больше.

Незадолго до обеда мы прибыли по адресу, указанному в доставочной квитанции. Мои новые друзья поставили фургон перед домом клиента, выволокли ящики под изумленными взглядами охраны и забрались в свою машину прежде, чем я успел их остановить.

Объяснить охранникам, почему в вестибюле здания находится разобранный на части идол весом в полторы тонны, оказалось примерно так же легко, как совершить тройное сальто без страховки. Я уговаривал их минут пятнадцать, прежде чем они наконец согласились сообщить хозяину о моем приезде.

Через несколько мгновений раскрылись двери лифта, и ко мне устремился мой клиент. По дороге он обругал охранников и пригрозил, что отправит их пасти коз у черта на рогах, если они позволят себе что-то подобное еще с кем-то из приглашенных им людей.

Я воспользовался этой паузой, чтобы прочесть имя на визитной карточке, которую он оставил мне при предыдущей встрече.

— Прошу вас простить невоспитанность моей охраны, господин Кантор. Единственное, что их оправдывает, — мы не ждали вас так рано. Вы приехали на два часа раньше, чем предполагалось, что свидетельствует о великом мастерстве — ведь вы представляете себе, что творится с движением в нашем добром старом городе. Как долетели?

— Очень хорошо, спасибо. Я счастлив вновь увидеться с вами, господин Д'Изола. Все здесь, — сказал я, указывая на ящики с частями идола. — Вы хотели бы, чтобы я их куда-то передвинул?

Конечно, мой вопрос носил чисто формальный характер. Даже если бы я год накачивался стероидами, и то не смог бы приподнять самый легкий из ящиков. К моему великому облегчению, Томмазо Д'Изола обнял меня за плечи и повел к лифту.

— Ящикам здесь самое место. Позже мои люди займутся ими. Пойдемте ко мне в кабинет. Я хотел бы кое-что показать вам. Выскажите свое мнение, вы же знаток. Надеюсь, вы можете уделить мне немного времени?

— Конечно. Мне не терпится увидеть вашу коллекцию, — соврал я.

— Отлично. Входите, Алекс. Вы мне позволите называть вас по имени, не правда ли?

Не дожидаясь моего ответа, он нажал кнопку последнего этажа. Лифт медленно вознесся на самый верх здания.

— Я держу самые красивые вещи у себя в кабинете. Там они в большей безопасности, чем в других помещениях. Мой особняк, как и любое историческое здание, вот-вот окажется открыт всем ветрам.

Двери лифта раздвинулись. Д'Изола указал мне на комнату, находящуюся в конце коридора:

— Вот сюда, прошу вас. Весь персонал обедает. Нам никто не помешает. Заходите же!

Я вошел в его кабинет и застыл на пороге. Прямо передо мной висела картина Ротко, о которой говорила Лола, композиция, достойная украшать собой музей «Метрополитен». В сочетании с двумя картинами Шагала на библейские темы, висевшими на боковой стене, она образовывала ансамбль, за который хранители многих всемирно известных музеев отдали бы годовой бюджет на приобретение. Кроме того, на стене напротив висели Пикассо голубого периода, великолепный женский портрет работы Балтуса и несколько работ импрессионистов на бумаге.

Находившиеся тут же скульптуры также свидетельствовали об отменном вкусе и неограниченных финансовых возможностях. На одном постаменте с неизменным Роденом, без которого не обходится ни одна престижная коллекция, стояла превосходная гипсовая работа Камиллы Клодель. Из противоположного угла на нее смотрела бронзовая скульптура Жермен Ришье, доказывая, что пристрастия Томмазо Д'Изолы не ограничиваются каким-то одним жанром.

— Ну, что скажете, Алекс?

Я почувствовал, как по моему затылку пробежал холодок — первый симптом запущенного синдрома Стендаля.[3]

— Я никогда не видел столько шедевров в одной частной коллекции. И у вас есть еще что-то в этом роде?

Томмазо Д'Изола кивнул:

— Здесь хранятся лишь те, смотреть на которые мне никогда не наскучит. Остальные находятся в сейфах в подвале. Должен признаться, я горжусь своей маленькой коллекцией. Я потратил на нее много сил. И денег, разумеется.

Д'Изола расположился перед Ротко и пригласил меня сесть напротив него.

— Поговорим серьезно, Алекс. Вы подумали над моим предложением по поводу той картины? Я готов купить ее у вас за сто тысяч евро.

— А я могу лишь повторить свой отказ, — ответил я. — Я не расстаюсь с этой картиной со дня смерти моей матери. Она слишком много значит для меня. Я не намерен расставаться с ней.

— Поверьте, мне очень жаль. Если вдруг когда-нибудь передумаете, не стесняйтесь, позвоните мне.

Я молча кивнул. От его настойчивости мне становилось не по себе. Со вчерашнего дня я знал, что автопортрет Орацио Борджанни не стоил таких денег. За эту сумму Д'Изола мог купить едва ли не все его наследие.

Чтобы скрыть замешательство, я встал и подошел к гипсовой скульптуре Клодель. Издали я не рассмотрел ее, но теперь увидел, что она изображала старуху, разрезающую нить. Я не устоял перед искушением и дотронулся до нее кончиками пальцев.

— Интересно, правда? — заговорил Д'Изола. — Эта тема вовсе не характерна для творчества Клодель. Это одна из трех Парок, перерезающая нить жизни. Она вылепила это за несколько дней до расставания с Роденом. Своего рода предчувствие, несомненно.

Услышав упоминание о Парках, я вздрогнул.

— Парки — это центральный элемент на гербе моей семьи, — продолжал Д'Изола. — Подобно им, мы, банкиры, держим в руках жизни нам подобных. Символика, конечно, грубоватая.

Сигнал тревоги в моем мозгу звенел все сильнее. В этот момент я понял, почему Д'Изола так стремился купить у меня автопортрет Орацио Борджанни.

Кто, как не банкир, ищущий клиентов среди самых богатых семей Рима, мог располагать самой лучшей картотекой потенциальных покупателей ворованных картин? Томмазо Д'Изола — вот недостающее звено цепочки!

Наставленный на меня револьвер лишь подтвердил мою догадку.