Когда цветут эдельвейсы - Владимир Топилин

Сколько живности загубил — неизвестно. Потому, как считать умел только до сорока, по количеству соболей на шубу. Но как он сам хвалился, копытных было гораздо больше. День шёл мужик, ночь, только на утро вывершил реку, увидел гольцы неприступные, идти дальше некуда. Да и зачем идти, когда дело сделано?

Еремей Силантьевич опять протянул кружку, а сам хитро посмотрел на молодых, чтобы проверить слушают или нет. Убедившись, что его слова летят не зря, многозначительно улыбнулся в бороду, принял чай, от Вали конфетку и, прихлебывая и смакуя, продолжил:

— Соответственно, начался по той реке великий «Пир во время чумы». Чёрный ворон кровь чувствует за двести вёрст, а может, и более, кто знает? Рассказала птица своему другу, тот подруге, а она всем остальным. Полетели падальщики на потаржнину. За ними потянулись соболя, росомахи. И такая, надо сказать, трапеза пошла, что тайге страшно.

Только убийце тому благодать да радость! Шутка ли, такой фарт раз в жизни бывает!

Соболя из всей тайги сами в руки бегут. Тропы и сбежки, что твоя лыжина: широкие да гладкие. Ходит он вдоль реки, посмеивается, только и делает, что верёвочные капканы расставляет, где куркавкой зверька загонит, а где и волосяной петелькой. И так удачно всё получилось, что задавил старшой соболей много. Старые люди говорили диво: два мешка или более. Большое число аскыров передавил, соболь со всей округи к нему переместился...

Вот месяц прошёл, за ним второй назрел. Время к марту потянуло, наступила пора мужикам на «разлуку» выходить, то есть идти туда, где разошлись. Прошёл тот последний раз по путику, проверил, не осталось ли собольих следков, но нет, все в котомке... А назад как выходил, увидел, как стоит в кустах старая, квёлая, бездетная маралуха. Видимо, не могла приняться, почему и стала одинокая. Подошёл охотник рядом, посмотрел, подивился: как это случилось, что за два месяца он рядом ходил, а зверя не видел? Увидел глаза печальные, наконец-то пожалел животное, оставил одну, думал, сама умрёт. Пошёл на выход, завьючил нарты, соболей так разложил, что незаметно: сверху мясом привалил да рыбой, что иногда в речке удил.

Сначала встретился с младшим товарищем. У того в котомке только два соболя. Сказал ему, что и он мало добыл (скрыл от напарника, не захотел делиться). Вниз пошли, на выход. Там другие промысловики встретились. У них тоже год «сухим» прошёл, зря в тайгу сходили. А только мужик тот посмеивается: как не «сухим», если шкурки собольи со всей округи у него в мешках лежат?.. Такие вот дела.

Много ли, мало времени прошло, вернулись они домой. Каждый с понурой головой: как жить дальше? Одни, чтобы связать концы с концами да семью прокормить, в город подались на заработки. Другие на лесосплав купцам внаём, плоты гонять.

Только наш старшой вдруг зажил: себе, жене, ребятишкам разного товара накупил, продукты, одежду, обувку невиданную. К весне корову приобрёл, к осени жеребца из уезда пригнал. Ещё, как снег сошёл, дом кедровый рубить начал, работников нанимал, а к октябрю поселился там с семьей. Дивятся мужики: откуда деньги? Напарник скромно отмалчивался, ссылаясь на старые сбережения. Однако охотников не проведёшь, чувствуют, что здесь что-то не так, шило в мешке не утаишь. Брось камень в реку, и то круги будут.

Пока тот обманщик в город ездил, заслали в гости куму с бражкой, жена ей как на духу всё и выложила: как муж промышлял, сколько соболей из тайги принёс. Обозлились мужики на подлость горькую: не страшно, что с товарищами добычей не поделился, а обидно, что столько зверя зря сгубил да на них аскыров подавил. Решили до поры молчать, а разговор по закону вести там, в тайге, когда опять в декабре с обмётом пойдут.

Вот, значит, так это и случилось. Вышли добытчики из деревни опять гуртом, четыре пары. Вместе дошли до «разлуки», первые по одной реке пошли, вторые по другой. Старшой опять с тем же охотником подрядился, что в прошлом сезоне. И всё повторилось. Дошли они до развилки рек, ругаться стали. Младший на своём балагане остался, а старший на реку пошёл, думал, что всё как в прошлом году случится. А сам, конечно, не знает, что все сговорились, по его следам идут. Пришёл он на свои прошлогодние места, сразу же побежал проверять, спустились маралы с гольцов или нет. День бежал до вечера — нет ничего. Ни единого следа звериного, только вороны парят да два следка собольих проходных попались.

Понял он свою прошлогоднюю жадность, но только что толку? Пошёл назад, решил хитростью к младшему вернуться, одному с обмётом ходить тяжело. Идёт, думает, что сказать. Видит, в займище, у тальников, стоит маралуха. Та самая, которую он в прошлом сезоне оставил. Как выжила — непонятно. Обрадовался злодей: «Убью, всё хоть какой прикорм, два-три соболя прибежит, и то дело». Побежал он за ней, но та прыткой оказалась, пошла по снегу в прыжки. Видит, что не догнать зверя, надо двигаться быстрее. Разозлился, скинул телогрейку и за ней.

Маралуха вроде как специально его неподалеку от себя держит, на небольшом расстоянии: не убегает, но и под нож не дается. Тот совсем взбесился, бежит на лыжах, что есть мочи, так и не заметил, как на лёд посередине реки выскочил. Остановилась маралуха. Охотник в ярости к ней подскочил, хотел горло ножом хватить, но поздно!..

Проломилась корка под тяжестью двух тел. Старая корова как раз над отпариной остановилась... Те мужики, что шли суд по закону вершить, видели эту страшную картину: ухнули зверь и преследователь под воду, никто крикнуть не успел. Затянуло обоих под лёд, как будто и не было, только стремнина смеётся...

Еремей Силатьевич глубоко вздохнул, выплеснул остатки чая из кружки, устало посмотрел на молодых:

— Однако, собираться надо. Костёр совсем прогорел, чай кончился, бабка дома ждёт, переживает...

Круглыми от впечатления глазами, Валя не мигая смотрела на деда, ожидая продолжения рассказа:

— А дальше что?

— Как что? — Старожил передал Саше кружку, кряхтя, приподнялся, взяв свои лыжи. — Всё и кончилось. Вернулись в тот год мужики семеро. Жену покойного мужика горе за горем посещать начали. Где-то в мае месяце медведь корову задавил, позже конь в погреб провалился, ногу сломал, пришлось колоть, зимой ни с чего дом сгорел, одни стены остались. Перебралась семья в соседнюю деревню, к родственникам. Да только и там ладу не было в жизни. Сына в рекруты забрали, а там, говорят, случайно убили, извещение пришло. Дочь в молодые годы по рукам пошла, а сама жена, не знаю, как звали, спилась.

Рассказчик встал на лыжи, попросил Сашу, чтобы тот вырубил ему слегу, на которой он собирался ехать верхом под гору. Пока тот быстро махал топориком, старый охотник косился на Валю. Было видно, что взволнованное состояние девушки доставляет ему большое удовольствие. Ждёт она окончательной точки в истории. Не стал Еремей девушку томить ожиданием конца истории, перед тем, как броситься с горы на лыжах вниз, сказал:

— Так и не могу вспомнить, как того мужика звали. Не любили старые люди жадных товарищей по фамилии назвать. Твёрдо знаю, что речку, где всё случилось, охотники стали называть Маральей.